не доказано. То, что она могла бы перевернуть государство вверх дном, — мысль, порожденная бессилием демократической системы'.
Слова «хочет» и «могла» были набраны курсивом. 'Лихо написано!' — подумал Рихард. В «Шпигеле» его заинтересовало интервью парламентского статс-секретаря министерства внутренних дел Кеплера, высказывавшегося по вопросу о «социологии» национал-демократической партии: 'Нельзя отмахиваться от мысли, — заявил Кеплер, — что с политической точки зрения едва ли было бы целесообразно разогнать партию, ядро которой, возможно, и состоит из нацистов, старых или новых, но которая в значительной своей части представлена недовольными, неудовлетворенными и, быть может, даже консервативными элементами'.
На другой странице цитировался девиз НДП: 'Мы — не последние представители вчерашнего дня, а первые представители дня завтрашнего!'
'Если ведущие западногерманские газеты и журналы так много пишут о национал-демократах, — подувал Рихард, — то это значит, что НДП — весьма влиятельная и активно действующая партия. Все, что говорил Клаус, — чистейшая правда'.
А когда на второй странице партийного издания «НДП-Курир» он прочитал призыв 'Помогайте НДП в ее тяжелой борьбе!', то решил сделать денежный перевод сразу же по прибытии в Мюнхен — адрес банка и номер текущего счета национал-демократической партии указывались на той же странице.
Сложив газету, Рихард посмотрел на свою соседку.
— Герда, дорогая, не будем ссориться! — мягко сказал он. — Я наговорил лишнего, вы наговорили лишнего… Словом, забудем это! — Он поднял стакан с недопитым джином и весело воскликнул: — За мир и дружбу, как любят говорить наши друзья-коммунисты.
Герда усмехнулась, но все же подняла овой стакан. Они чокнулись и выпили.
— Вы замужем? — как бы подводя черту под недавней размолвкой, спросил Рихард.
— А вы женаты? — спросила она вместо ответа.
— Был бы женат, если бы встретил вас раньше.
— Так уж и сразу5 — рассмеялась Герда.
— Не надо иронизировать. Я счастлив, что познакомился с вами. Вы только подумайте: я лечу в Германию, на свою родину, но у меня там нет ни друзей, ни родственников. И вдруг милосердный господь посылает мне вас! Вы учитесь? Или служите? — спросил он.
— Окончила университет два года назад, — ответила Герда.
— А какой факультет?
— Журналистики…
— Неплохо! — воскликнул Рихард. — Вы работаете в журнале или в газете?
— Я не состою в штате какой-либо редакции. Я принадлежу к категории 'вольных художников', к числу тех журналистов, которых американцы называют «фри-лэнс». — Сотрудничаю в разных изданиях.
— У вас есть родители?
— Отец уже умер. А мать живет во Франкфурте-на-Майне. Преподает в школе математику. Я училась в Мюнхене, а потом осталась там жить. А вы в каком городе живете?
— А я… — нерешительно проговорил Рихард, — я всю свою жизнь прожил в Буэнос-Айресе.
— В Буэнос-Айресе? — слегка повысив голос, переспросила Герда.
— Да, — сказал Рихард.
— Значит, ваш отец… — начала было Герда, но тут же осеклась.
Рихард мысленно договорил ее невысказанный вопрос: 'Значит, ваш отец был нацистом и бежал, когда Гитлер проиграл войну?' Чтобы предупредить возможность такого вопроса, он сказал:
— Мой отец был крупным специалистом по финансовым делам, и вскоре после окончания войны ему предложили работать в одном из аргентинских банков. Мне было тогда года два или три. Естественно, что отец забрал с собой меня и мою мать.
— А зачем вы едете в Германию сейчас? — спросила Герда.
— По служебному делу, — ответил Рихард. И, немного помолчав, добавил: — Я всю жизнь мечтал побывать на родине. Но отец удерживал меня под разными предлогами. А вот теперь я своего добился.
— Значит, вы даже не представляете себе, как выглядит страна, в которой родились?
— Как вам сказать… Я представляю себе Германию по фильмам… по книгам, по газетам и журналам. Использовал каждую возможность, чтобы расспросить о Германии тех, кто оттуда приезжал.
— И какое же у вас сложилось впечатление? — спросила Герда.
— Думаю, что Германия — лучшая страна в мире. Я, конечно, говорю о той части Германии, которая принадлежит немцам, а не русским… Скажите, как немка немцу, ведь я не ошибаюсь?
Он задал этот вопрос с особой, интимно-дружеской интонацией в голосе.
— Да, я, конечно, люблю Германию, — задумчиво ответила Герда, — хотя, если говорить откровенно, далеко не все там так уж хорошо.
— Не все? — переспросил Рихард. — А что именно вам не нравится?
— Я думаю, будет лучше, если вы увидите все своими глазами, а не моими.
— Но вы все-таки скажите! — продолжал настаивать Рихард.
Герда пожала плечами:
— Например, мне не нравится, что очень многие люди не имеют работы.
— Лодыри! Или коммунисты! — со злобой сказал Рихард и тут же стиснул зубы, поняв, что опять сорвался.
— Не думаю, что речь идет только о лодырях и коммунистах, — медленно проговорила Герда, как бы не замечая тона Рихарда.
В салоне самолета как-то разом потемнело.
Рихард взглянул в окно и увидел, что они летят сквозь тучи. Где-то в отдалении вспыхнул зигзаг молнии. Самолет тряхнуло. В течение нескольких секунд — они показались Рихарду вечностью, — самолет падал, точно потеряв управление. Рихард ощутил холод в груди.
Он не помнил, сколько прошло времени, прежде чем за окном снова появилось голубое небо: самолет преодолел облачность, 'воздушную яму' и ушел от грозового фронта. Радостное чувство избавления охватило Рихарда, и он только сейчас ощутил плечо Герды, прижатое к его плечу.
— Успокойся, дорогая! — сказал он и провел рукой по ее шелковистым волосам.
Эти слова вырвались у Рихарда как-то неожиданно для него самого — несколькими минутами раньше он даже не решился бы обратиться к ней на «ты». Но именно эти слова вернули Герду к реальности. Она увидела себя как бы со стороны и, отпрянув от Рихарда, откинулась на спинку своего кресла.
— Боже мой! — проговорила она. — Мне показалось, что мы летим в пропасть.
Хотя Рихард был перепуган ничуть не меньше Герды, он проговорил небрежным тоном:
— Пустяки, Герда! Сама смерть вовсе не страшна. Страшно то, что из-за нее ты не сможешь осуществить свою жизненную цель.
— А какая у тебя жизненная цель? — тоже переходя на «ты», с легкой улыбкой спросила Герда.
— Моя цель? Борьба.
— С кем? Во имя чего?
— Я хочу выполнить свой долг. Долг немца, — ответил Рихард и тут же торопливо добавил: — Я имею в виду укрепление нашей республики.
Он умолк и нежно провел ладонью по руке Герды, лежавшей на подлокотнике, который разделял их кресла.
— Испугалась? — спросил он ласково.
— Немного, — ответила она. — А ведь ты мне так и не сказал, что будешь делать в Германии.
У Рихарда внезапно появилось желание сказать этой девушке все: и то, что его давно уже влечет земля предков, и то, что ему надоела жизнь в Аргентине, опостылели улицы с их цветным сбродом и крикливыми толпами.
Но все же он сдержался. Излишняя откровенность была бы сейчас ни к чему.
— Ты веришь в судьбу? — неожиданно спросил Рихард.
— В судьбу? — чуть насмешливо переспросила Герда. — В каком смысле? В мистическом?
