никогда не отказывала? Ну и вляпалась! А те двадцать долларов, которые он время от времени мне подбрасывал, я бы могла заработать, если бы не с ним трахалась, а время тратила с пользой. Вот же, черт, занесла меня нелегкая! Черт под локоть толкнул, когда я познакомилась с Меньшовым или с этим, как его… – от волнения буквы в паспорте так и плясали у нес перед глазами, и никак не удавалось прочесть фамилию. По всему выходит – бандит, да еще крутой. Столько оружия! А может, он им торгует? – мелькнула спасительная мысль. – Может, собрался везти покупателю? По виду-то не скажешь…»
В ее представлении бандиты выглядели совсем иначе: в фильмах они носили золотые цепи толщиной в палец, кресты, перстни, похожие на гайки, а их сытые лица украшали зарубцевавшиеся шрамы. В этой же квартире никакого золота, кроме пары позолоченных медалей, она никогда не видала. Катя поняла, что ничего толкового ей в голову сегодня не придет, по к одному простому выводу пришла: из Москвы ей придется уехать.
Она стала припоминать всех своих дальних родственников по разным уголкам России. Все равно большой город, маленький, деревня или военная часть.
Уехать – и с концами. Военная часть даже лучше, там хоть солдаты, офицеры, если что – защитят.
И тут же вспомнилось – так, словно это было вчера, хотя прошло пять лет: сестра ее матери, всего один раз приезжавшая в Москву, приглашала се хоть на целый месяц, хоть на полгода к себе в Ставропольский край.
Вот, точно! В деревню к тетке, в глушь… Там не достанут! Она даже забыла, что сейчас это не такое уж безопасное место – Чечня под боком. И только название станицы Катя никак не могла вспомнить, какое-то чисто казаческое, связанное то ли с седлом, то ли с уздечкой, в общем, конское, лошадиное или жеребячье.
«Нет, с этим нужно переночевать… Уже переночевала! – она тяжело вздохнула. – Теперь не знаю, как унести ноги».
Утешало лишь одно – сам Меньшов сейчас лежит в больнице под капельницей и выберется оттуда хорошо если через месяц. Сюда он в ближайшее время не придет и следов ее пребывания не обнаружит.
"Идти к нему завтра в больницу, прикинуться дурочкой. А то еще заподозрит, что я знаю о нем. А я еще, дура, договорилась, чтобы ему палату с телефоном устроили! Позвонит дружкам, те меня быстро найдут!
Нет, завтра я к нему приду, проявлю заботу, буду через силу улыбаться, справлюсь о самочувствии. Спрошу, что принести. Куплю бритву, самую дешевую, будто на свои купила".
На негнущихся ногах Катя добралась до распакованной сумки, присела и трясущимися пальцами, боясь порвать, выдернула из середины пачки три сотенные купюры. Тут же зажала их в кулаке, словно кто-то мог их у нее отобрать.
«Все, уходить!»
Тут ее взгляд упал на окно. Метрах в пятидесяти высилась громада соседнего дома, окна в окна.
«Хорошо еще, что свет не зажигала!»
Она подбежала к окну и принялась задергивать шторы, следя за соседним домом, не подсматривает ли за ней кто. Но лишь этажом выше на балконе стояли двое мужчин в майках и поплевывали на газон.
«Фу, слава Богу!» – выдохнула Катя и задернула шторы так, что даже щелей не осталось.
Поколебавшись, она все-таки выглянула еще раз на улицу, боясь, что у подъезда ее может кто-нибудь поджидать. Но улица была пуста, лишь дворовый кот шел через автомобильную стоянку к мусорным контейнерам.
«Уходить! Уходить! Только сперва все сложить, как было. Нет! Порядок наведу потом… Нет! Ноги моей здесь больше не будет… Нет!!!»
Она лихорадочно заворачивала оружие в промасленную материю, укладывала его в коробки. Хрустел скотч, заклеивая крышки.
Наконец Катя сложила вещи, задернула молнию и заволокла сумку в платяной шкаф.
«Фу!»
Только теперь она смогла вытереть вспотевший от волнения лоб и посмотрела на себя в большое зеркало в дверце шкафа. Себя она почти не узнала: лицо бледное, тушь расплылась под глазами – словно два огромных старых синяка. Губы дрожат, помада где-то стерлась, где-то размазалась. Умываясь холодной водой на кухне, она напрочь забыла, что губы и глаза накрашены.
«Хрен с ним, не на свидание собралась! Главное, поскорее отсюда выбраться!»
Она схватила сумочку, бегло осмотрелась. Вроде бы все так и было, только кактусы политы.
«Ну, да ладно, этого он не заметит. Забывал о кактусах раньше, не вспомнит и теперь».
Катя подошла к двери, быстро отбросила защелки и выскочила на площадку. Дверь была устроена так, что сама не захлопывалась, ее следовало закрыть ключами. И вот, когда она, повернувшись к площадке спиной, сунула длинный ключ в замочную скважину, у самого уха прошелестел тихий мужской голос:
– В квартире кто-нибудь есть?
Она готова была поклясться, что лестница пуста, но размышлять о том, откуда появился говоривший, ни времени, ни смелости не было.
– Нет, нет, никого!
– Тогда проходи.
Катя увидела руку, которая повернула ключ, и ее мягко подтолкнули в спину. О том, что можно кричать, сопротивляться. Катя даже не помышляла – от страха она забыла обо всем на свете. Если бы сейчас спросили, как ее зовут, она и то с трудом бы ответила.
Как автомат, Катя шагнула в квартиру и тут же почувствовала, что воздух напоен запахом машинного масла. Тут же вспомнилось все – и оружие, и гранаты, и Николай Меньшов, который мог уже позвонить дружкам… Она жадно вдохнула воздух, чтобы закричать, но не успела. Ладонь мягко легла ей на губы, оставив свободным нос.
– Тихо, не кричи!
Рука пахла сигаретой, одеколоном. За спиной сухо щелкнул выключатель, свет залил прихожую. Катя увидела себя в зеркале и мужчину за своей спиной…
Заехав во двор, Глеб остался сидеть в машине. Дом, в котором жил Николай Меньшов, был типовым, так что планировку Сиверов себе представлял. Взглянув на табличку, укрепленную на двери подъезда, он сверил номер квартиры. Третий этаж, два окна слева от подъезда. Форточка открыта, шторы распахнуты, на окне два кактуса. Видна антенна и верх большого черного магнитофона, стоящего на подоконнике.
«Дни солнечные, – решил Глеб, – если бы человек уезжал хотя бы на пару дней, то обязательно убрал бы магнитофон с подоконника. Это только сегодня пасмурно, а если выглянет солнце, то магнитофон нагреется, как чугунная печь-буржуйка».
Да и открытая форточка говорила о том, что хозяин ненадолго покинул квартиру. Ведь может пойти дождь, и тогда магнитофон зальет. Вещь хоть и не очень дорогая, но все равно жалко. А что телефон в квартире не отвечал, это еще не означало, что хозяина нет дома – он вполне мог почему-либо не брать трубку.
Глеб уже было собрался подняться наверх и даже отыскал в спортивной сумке связку отмычек, как вдруг заметил какое-то движение в окне квартиры Меньшова: женщина поливала кактусы на подоконнике.
«Одна она в квартире? Вполне может быть, что они вдвоем. Лишняя свидетельница ни к чему. А может, и не свидетельница, может, сообщница? Нет, стоит подождать. Если Николай Меньшов дома, то, возможно, он тоже мелькнет в окне. Не стоит соваться наобум. Женщина вроде бы ничего не говорила, а если она не одна, то, скорее всего, даже поливая кактусы, что-нибудь да болтала бы. Значит, мужчины нет дома? Но, не будучи уверенным, спешить не стоит. Я здесь, никуда он не уйдет, черного хода в этом доме не существует. На крышу не попадешь, люк в соседнем подъезде. Даже если бы у него были крылья и он решил выпорхнуть через форточку, то вылетать ему придется с этой стороны дома, на другую его окна не выходят. Выпорхнет – успею подстрелить», – усмехнулся Глеб, закуривая сигарету и от скуки наблюдая за котом – тот подкрадывался к голубям, терзавшим засохшую половину батона.
Когда коту оставалось лишь прыгнуть и задушить голубя, Глеб бросил окурок точно у него под
