любым способом. Но сейчас понимаю, что это невозможно.
Теперь Келлер чувствовала не только тепло. Казалось, от ладони Галена исходят электрические разряды и движутся по ее рукам. Разумеется, это была не настоящая энергия, о которой он только что говорил, и не та, какой пользовались дракон или Уинни. Но впечатление было похожим. Все тело Келлер вибрировало.
«Некоторым людям незачем воевать, — думала Келлер, борясь с головокружением. — Нет, что за нелепая мысль! Воевать приходится каждому — такова жизнь. Если ты не воин, значит, слаб. Ты не хищник, а добыча».
Гален продолжал рассуждать:
— Понимаю, ты думаешь…
Паника Келлер достигла критической точки. Она резко обернулась:
— Ты понятия не имеешь, о чем я думаю. Ты ничего обо мне не знаешь. Не понимаю, откуда ты взял, что тебе все известно.
Гален явно удивился, но не рассердился. Дневной свет вливался в окно за его спиной, серебрил кончики светлых волос.
— Прости… — мягко попросил он.
— Прекрати извиняться!
— Ты хочешь сказать, что я ошибаюсь? И ты не считаешь меня изнеженным, избалованным принцем, которому никогда не понять, что такое настоящая жизнь?
Келлер смутилась. Именно таким она и считала Галена. Но если она права, почему же ей стало так неловко?
— По-моему, ты такой же, как она, — произнесла Келлер, резко и отрывисто выговаривая слова, чтобы окончательно не потерять власть над собой. Незачем было объяснять, кто такая «она». — Такой же, как вся эта нелепая семейка. Счастливая мамочка, счастливый младенец, счастливое Рождество. Они готовы полюбить всякого, кто явится к ним в дом. Они живут в розовом, безоблачном, идеальном мире, непохожем на реальный.
Уголки губ Галена насмешливо приподнялись, но глаза оставались серьезными.
— Именно это я имел в виду.
— Звучит безобидно, да? Но это впечатление обманчиво. На самом деле те, кто ведет такую жизнь, — слепые разрушители. Ручаюсь, мать Илианы уверена, что на самом деле меня зовут Келли. Слово «демон» ее пугает, вот она и старается забыть о нем, приспособить окружающий мир к своим представлениям.
— Наверное, ты права… — Гален уже не улыбался, в его глазах появилась растерянность, что только усилило раздражение Келлер.
Чтобы обуздать страх, она яростно выпалила:
— Хочешь узнать, какова жизнь на самом деле? Моя мать оставила меня в картонной коробке на автостоянке. Внутри коробка была застелена газетами, как для щенка. А все потому, что на меня нельзя было надеть подгузник — во время первого превращения я застряла на полпути, осталась младенцем с кошачьими ушами и хвостом. Наверное, поэтому она бросила меня, но правду я никогда не узнаю. Единственное, что досталось мне от матери, — записка, которая лежала в коробке. Я до сих пор храню ее.
Келлер сунула руку в карман костюма. Она никому не собиралась показывать эту записку, тем более человеку, с которым познакомилась всего двадцать четыре часа назад. Но ей хотелось шокировать Галена, навсегда оттолкнуть его.
Ее бумажник был почти плоским — ни одной фотографии, только деньги и удостоверение личности. Она вытащила из бумажника свернутый лист бумаги, потертый на сгибах. Чернила на нем выцвели, стали бледно-лиловыми. Очевидно, лист разорвали пополам, правая половина исчезла, но текст на левой было легко прочесть.
— Вот ее завещание, — усмехнулась Келлер. — Она рассказала мне правду о жизни, которую знала сама.
Гален взял лист бумаги осторожно, как раненую птицу.
Келлер видела, как его взгляд заскользил по строкам. Конечно, она знала эти слова наизусть, но теперь они вновь звучали у нее в ушах. Записка была короткой, — мать Келлер отличалась тем, что умела изъясняться кратко:
По тому, как испуганно расширились глаза Галена, Келлер поняла, что он прочел все до конца.
Вновь усмехнувшись, она забрала у него бумагу.
Гален перевел взгляд на Келлер, и в нем было столько эмоций, что это поразило ее. И вдруг он шагнул вперед.
— Ты в это не веришь! — яростно произнес Гален и схватил ее за плечи.
Келлер опешила. Ведь он видел, на что она способна. Почему же так вцепился в нее?
Похоже, Гален не подозревал о грозившей ему опасности. В его поступках чувствовались решительность и готовность к любым неожиданностям. Он смотрел на Келлер с горестной нежностью, словно только что узнал о ее смертельной болезни. Казалось, он пытается утешить ее, согреть теплом своей души.
— Я не позволю тебе так думать, — резко произнес он. — Не позволю!..
— Но это правда. Приняв ее, ты выживешь. Что бы ни случилось, ты вынесешь любое испытание.
— Никакая это не правда. Если ты веришь в нее, почему же работаешь на Рассветный Круг?
— Они вырастили меня. Выкрали из родильного отделения больницы, когда прочли обо мне в газетах. Они узнали, кто я такая, и сразу поняли, что люди не сумеют позаботиться обо мне. Вот почему я работаю на них — чтобы отплатить за добро. Это мой долг.
— Но эта причина не единственная. Я же видел, как ты работаешь, Келлер.
По ее плечам расплывалось тепло его ладоней. Келлер стряхнула их и выпрямилась. Лед в душе у нее еще не успел растаять, и она сумела собраться.
— Пойми меня правильно, — сказала она. — Я спасаю людей не так, как альтруист. Я рискую жизнью не ради всех, а только ради тех, за кого мне платят.
— Значит, если бы опасность грозила младшему брату Илианы, ты не стала бы спасать его? Просто стояла бы и смотрела, как он сгорает заживо или тонет?
У Келлер дрогнуло сердце. Она резко вскинула подбородок и заявила:
— Вот именно. Если бы ради его спасения мне пришлось рисковать собственной жизнью, я бы не двинулась с места.
Гален уверенно возразил:
— Нет. Ты лжешь. Я видел тебя в минуту опасности. Вчера ночью я говорил с Ниссой и Уинни. И потом, я читал твои мысли. Для тебя это не просто работа. Ты берешься за нее потому, что считаешь такую работу необходимой и правильной. И ты… — Он помедлил, подбирая слова, а потом многозначительно произнес: — Ты — воплощенное благородство.
«А ты — сумасшедший», — мысленно отозвалась Келлер.
Ей не терпелось выйти из комнаты. Тяжесть на сердце сменилась страшной слабостью, охватившей все тело. И хотя Келлер понимала, что Гален несет явную чушь, не слушать его она не могла.
— Ты всегда носишь маску, — продолжал Гален, — но на самом деле ты отважна, благородна и добропорядочна. У тебя есть собственный кодекс чести, который ты никогда не нарушаешь. Об этом известно каждому, кто знаком с тобой. Неужели ты не знаешь, как относятся к тебе члены твоей команды? Видела бы ты их лица — и даже лицо Илианы, — когда они подумали, что ты погибла под обломками дома! Твоя душа чиста и пряма, как меч, ты благороднее всех, с кем мне доводилось встречаться.
Его глаза приобрели оттенок первых весенних листьев, просвеченных солнцем. Будучи хищницей, Келлер редко обращала внимание на цветы и другую растительность, но теперь вдруг вспомнила строчку из стихотворения: «И первой зелени янтарь…» Так вот о каком цвете писал поэт!
