постучал в дверь красивой виллы с низкой кровлей, расположенной у окаймленного кустами пруда. Через несколько секунд дверь открыла женщина в скромной униформе. Жаим узнал цвета покойного Эренарха.
Женщина, широко раскрыв глаза, поклонилась.
— Доброе утро, — сказал ей Брендон. — Что, Ваннис принимает?
Женщина перевела взгляд с испачканной одежды Брендона на лицо Жаима и опустила глаза.
— Ее нет дома, Ваше Высочество. Желаете что-нибудь передать? — Она открыла дверь пошире и указала на пульт в вестибюле.
— Ничего, увидимся позже, — небрежно махнул рукой Брендон. — Пожелайте ей доброго утра. — Он зашагал прочь, и женщина молча поклонилась ему вслед.
Брендон, направляясь к ближайшей остановке транстуба, спросил:
— Ну что, хорошо я рассчитал время?
Жаим собрался было задать вопрос, но тут с ними поравнялась группа Дулу — аристократы продвигались вежливо, но решительно, отвешивая глубокие поклоны. Брендон оказался в центре опросов и комментариев, предоставив Жаиму ломать голову над загадкой этого «расчета».
В перистиле келлийского анклава Элоатри встретили трое пляшущих келли — они вертели своими шейными отростками и легонько похлопывали ее щупальцами. От них пахло корицей и жженой пробкой, а голоса напомнили ей о живых ветроарфах на вершинах Опасных Гор Донии-Аланна.
— Добро пожаловать, нумен, — прощебетала связующая, и все трое волнообразно изогнули шейные отростки, изображая церемониальный поклон.
Она вернула поклон, улыбаясь тому, как любят келли копировать человеческие жесты, внося в них свою неподражаемую триединую грацию. Но под их неподдельным энтузиазмом Элоатри остро, как никогда прежде, почувствовала эманацию чуждой расы, отягощенной наследственной памятью, которая людям доступна разве что только в снах.
Во время всего продолжительного обмена приветствиями Элоатри думала, уж не повинно ли в этом чувстве присутствие здесь генома келлийского Архона, каким-то образом вплавленного в организм юного рифтера. У келли память тех, кто уходит к Телосу, жива и досягаема. А их Архон, убитый на Артелиопе Эсабианом, был вместилищем наиболее древних знаний: только та погибшая тройка помнила, как келли стали разумными существами больше миллиона лет назад.
Келли провели Элоатри в теплое помещение, где стояла влажная, пряная атмосфера их родного мира. В единственной большой комнате болтался долговязый Ивард, пламенея своей рыжей шевелюрой в густой листве келлийских растений. Он покраснел из-за того, что его застали за просмотром сериала. Элоатри испытала минутное отвращение; внезапный прилив крови к тонкой коже, позеленевшей под действием келлийского генома, придал мальчику вид плохо набальзамированного трупа. Позади него молча стояла высокая, одетая в черное должарианка вместе с двумя маленькими инопланетянами в пушистых белых шкурках.
Глаза Элоатри обратились к зеленой ленте, вросшей в запястье Иварда — ее цвет окрасил его руку по всей длине, до короткого рукава рубашки. Здесь, подчиняясь биологии келлийских лент, содержащих в себе и половые, и нервные клетки, запечатлелись остатки памяти Архона.
— Ивард, — спросила Элоатри, — как ты себя чувствуешь?
— Нормально... нумен, — тряхнул головой мальчик.
Келли обступили его, трубя и ухая, и он стал отвечать им. Элоатри моргнула — она не знала, что человеческое горло способно воспроизводить такие звуки. Оно и правда подвело, потому что Ивард умолк и закашлялся. Келли заставили его опуститься на груду подушек в середине комнаты, а Элоатри по их настоянию села рядом.
Ивард, справившись с кашлем, посмотрел на Вийю.
— Теперь уже скоро, Рыжик, — сказала она. Руки она держала за спиной, не касаясь его, но что-то в ней успокоило мальчика, и он откинулся на подушки.
— Они снимут с меня ленту, — храбро объявил он Элоатри, показав свою костлявую руку. В другой руке он сжимал какой-то мелкий предмет — Элоатри видела кусочек шелка, торчащий из его кулака.
— Мы снимем только геном, — пропела, как флейта, связующая. — Архон стал частью тебя, а ты — часть его, триединого. Это произошло далеко, неизвестным нам образом. — Двое других согласно замычали, гипнотически вращая своими щупальцами.
«На Дезриене, в Сновидении».
Элоатри не знала деталей встречи Иварда с главной тайной Нью-Гластонбери — он никогда не говорил об этом. Но до того, как это случилось, он умирал — лента одолевала его иммунную систему.
Эйя внезапно подошли поближе, глядя не на келли, а на Элоатри. Когда она встретилась с их фасеточными глазами, они тихо защебетали: быть может, узнали ее?
— Они помнят вас, Фанесса, — сказала Вийя.
— Спасибо. Вы тоже участвуете в этой процедуре?
Вийя кивнула.
Ивард приподнялся на локтях и спросил вызывающе и вместе с тем испуганно, как заведено у подростков всей вселенной:
— А это больно?
Келли мелодично рассмеялись.
— Ничуть, маленький искатель. — Связующая зашла за спину Иварда, двое других стали впереди, и вся троица образовала равнобедренный треугольник. Вийя опустилась на колени между двумя передними, лицом к мальчику. Эйя расположились позади нее, поблескивая глазами в неожиданно померкшем свете комнаты.
Наступило молчание, и постепенно до слуха Элоатри дошел тихий гул. Он усиливался — голоса то сплетались, то разделялись в гипнотической гармонии. Шейные отростки келли медленно извивались, мясистые лилии ртов были нацелены на Иварда — он заморгал, как будто борясь со сном, глаза его закрылись, и напряжение ушло из тела.
Трио зазвучало громче, резонируя в груди Элоатри. В полифоническом гуле слышался слабый ритм. В комнате стало еще темнее, и ленты связующей засветились фосфорическим блеском, пульсирующим в такт пению. Мелодия тревожила — в ней заключались эмоции, недоступные человеку.
Лента на запястье у мальчика тоже засветилась, переливаясь в том же ритме, а пение делалось все громче, захлестывая Элоатри потоком ощущений. Ладонь защекотало, и ожог от Диграмматона стал пульсировать согласно все более четкому ритму. Казалось, будто целый хор келли исполняет эту невероятно сложную мелодию. Все поплыло перед глазами у Элоатри, и она поймала себя на том, что раскачивается. Она отрешилась от страха, отрешилась от себя и только смотрела — стоя на краю пропасти глубиной в миллион лет, она вглядывалась в предысторию расы, ставшей цивилизованной еще до того, как человечество научилось говорить.
Ивард открыл рот, и его высокий тенор вплелся в пение келли. Его тело по-прежнему лежало совершенно спокойно, только рука, окруженная зеленой светящейся лентой, поднялась и слегка покачивалась в воздухе. Вийя тоже раскачивалась, и в ней чувствовалось громадное напряжение.
Элоатри подумала было, что у нее помутилось в глазах, — но нет, лента Иварда в самом деле разделилась надвое, и из зеленоватой кожи выросла новая петля. Внезапно спина Иварда выгнулась, и ужасный крик сорвался с его губ. Но Вийя тоже подняла голос и каким-то образом вернула Иварда в гармонию келли. Еще дважды мальчик издавал крик, и боль пронизывала печать Диграмматона, выжженную на ладони Элоатри, но вот шейный отросток связующей метнулся вперед, как наносящая удар змея, поддел петлю, выросшую из запястья Иварда, и сорвал ее прочь.
Песнь преобразилась в крик торжества и радости. Зеленое кольцо, вращаясь, медленно спустилось по шее связующей и исчезло в ее лентах, встопорщенных, как от сильного электрического заряда. Разноцветная рябь прошла по ее телу, сопровождаемая волной сложных запахов. У Элоатри заслезились глаза.
Вслед за этим настала тишина. Келли стояли не шевелясь, их шейные отростки застыли недвижимо. Но тут эйя внезапно подняли визг, с нечеловеческой быстротой мотая головами из стороны в сторону, а Вийя забилась в судорогах синхронно с ними. Келли затрубили и обратили шеи в их сторону, сами не двигаясь с
