дергали его, норовя умчать в чисто поле, а Тимка слишком хорошо знал, что гоняться по мокрому от талого снега полю за картузом, у него, голодного и замерзшего, сил точно не будет…
Но вот наконец и городская окраина. Вот синий забор, за которым виден рынок, а дальше – вычурное здание церкви. Купола, когда-то бывшие золочеными, не чищены уже много-много лет, имеют какой-то ржавый оттенок, и над высокими крестами, воздетыми в грязно-серое поднебесье, с карканьем вьется воронье.
Добравшись до распахнутых и перекошенных ворот, Тимка попал на толкучку. Здесь топтались, переминаясь с ноги на ногу, люди, чем-то похожие на тени. Кто-то сидел на дощатом ящике, разложив перед собой на тряпице какой-то скарб, кто-то подпирал стены дровяного сарая, расположенного тут же, кто-то расхаживал из стороны в сторону в надежде, что кто-нибудь подойдет. Здесь царил натуральный обмен. Можно было обменять краюху черствого хлеба на пару валенок( для будущей зимы товар поистине бесценный), или пачку махорки на пяток дешевых конфет для голодного ребенка, или пуховый платок на бутылочку молока для больного… Сюда приходили люди в поисках самого необходимого, приходили в призрачной надежде на то, что предлагаемый ими предмет обмена будет жизненно нужен кому-то другому, а у этого другого найдется именно то, что жизненно необходимо им… Потолкавшись среди меняющихся граждан, Тимка скоро понял, что ничего съедобного он здесь не найдет; а кроме того, чтобы что-то получить, надо и что-то предложить. А ему предлагать было нечего. Не зипун же! И не картуз… Они еще ему самому пригодятся. А так как на толкучке ловить было нечего, он перебрался за внутреннюю ограду, разделяющую территорию рынка на две части. Там и был собственно рынок. Тимка пошел вдоль торговых рядов, тоскливым взором окидывая длинные дощатые столы, потемневшие от сырости. По всему было видно, что раньше здесь кипела торговля, и на этих самых столах можно было увидеть любой товар – и молоко, и мясо, и колбасы, и россыпи овощей… Столько всего вкусного! Раньше – это до войны. А сейчас всюду царил голод. И поэтому базарные столы были удручающе пусты, а торговцы, стоящие за ними, отделялись друг от друга расстоянием в восемь-десять метров. И предлагаемый ими товар был ужасающе скуден.
Пройдя один за другим несколько рядов, которые и торговыми-то назвать было нельзя, Тимка остановился наконец неподалеку от одного мужика, стоявшего за прилавком с грозным и неприступным видом, и пригляделся к нему. И было из-за чего: на столе перед торговцем лежали буханка хлеба, накрытая рушником, рядом с нею – баночка с желтым медом, а еще рядом – крынка, наполненная сметаной. Тимка, как завороженный, смотрел на эти невиданные яства – и откуда такое роскошество! Он почувствовал, как голод железной рукой сдавил и начал выворачивать его пустой желудок. Ну что делать? За ломоть хлеба с медом Тимка отдал бы сейчас все на свете, если бы только было, что отдать. А купить не на что… В его карманах давным-давно гулял ветер. Даже стянуть невозможно – для этого нужно, чтобы кругом толпился народ, а здесь везде пусто – люди ходят одиночками и редкими парами. Не подкрадешься даже, а если и подкрадешься, то потом и не убежишь. Если торговец не схватит, так он ведь закричит, и прохожие точно поймают, да бока наломают – такое с Тимкой уже не раз случалось. Может, лучше попросить? Мужик с виду хоть и хмурый, да вдруг добрым окажется? Мальчик несмело приблизился к неприветливому торговцу и робко обратился к нему:
- Дяденька… пожалуйста…
Но договорить он даже не успел, ибо мужик тотчас повернул к нему свою угрюмую физиономию и злобно зашипел:
- А ну пош-шел отсюда, засранец! Чтобы духу твоего здесь не было!
Тимка мгновенно отскочил назад, слегка припадая на ушибленную ногу, как подбитая птица. Ногу он ушиб при высадке с поезда, когда спрыгивал с подножки.
- Неужели вам не стыдно! – раздался вдруг сильный женский голос. – Мальчик голодный, видно, беспризорный, а вы его гоните, как собаку шелудивую! Неужто обеднеете, если дадите ему кусок хлеба!
Тимка несмело поднял голову: голос принадлежал женщине, расположившейся за этим же столом, только с другого краю. Она была одета в потертый полушубок с отложным овчинным воротником, а голову ее покрывал черный платок, окутывающий горло и заправленный на груди под воротник. Женщина была молода – не более тридцати трех-тридцати пяти лет. Ее бледное, чуть удлиненное лицо показалось Тимке невероятно правильным и красивым, как у доброй волшебницы из детской сказки.
- А вы, барышня, не лезьте, куда не просят! – агрессивно отозвался мужик. – Я-то здесь не так просто торчу: у меня самого детки голодные, а их четверо, и всех надо кормить, и хлебушек этот я сэкономил и сюда принес, потому как деньги нужны! Понимаете, барышня: деньги! Мед так вообще с довоенных еще запасов, а сметанка из деревни, видать, последняя! Коровенка-то совсем отощала, того и гляди падет, на мясо пустить придется… Так что нечем мне сирых да убогих кормить, поняла? Этот беспризорник сопрет у меня чего-нибудь, и с чем я к семье-то приду?
- Так ведь не крадет он у вас ничего, просто попросить хотел – не видите разве? – возразила женщина. – А вы его сразу ругать, да оскорблять, гнать да обзываться… Неужто креста на вас нет?
- Вон они, кресты-то! – мужик поднял палец, указывая на церковные купола. – Проку с них – ноль… На стол кресты эти не положишь, суп из них не сваришь. Разве что на шею повесить, да в омут! Для того только и годны нынче кресты ваши…
- Мерзость какую-то говорите, - укоризненно сказала женщина, - злобой лютой прямо-таки исходите! Вы свою злобу лучше бы для фашиста приберегли, чем на голодном ребенке ее выказывать! Все мужики на фронте кровь проливают, живота не жалеют, а он тут на рынке приторговывает, да с детьми голодными воюет…
- Ты бы заткнулась, барышня! – злобно ощерился торговец. – Раз я не на фронте, стало быть, Родине в тылу я нужен, ясно?
- Нужен ты Родине, как собаке пятая лапа! – едко бросила женщина. – Скажи еще, голодаешь, последнее Родине отдаешь! Вон морду-то какую отъел – поперек себя шире! Голодающий чертов!
- Да ты сама-то на голодающую не шибко похожа! – парировал мужик. – Вон, вишь какая ладная да гладкая… так и щипнул бы за жопу-то…
- А я тебе щипну! Я тебе так щипну, что зубья свои все порастеряешь напрочь, скалиться нечем будет! А то вон палку возьму, да тебя, ирода, поучу хорошенько, чтоб знал, как с бабами да детьми баталии тут разводить, пусть весь народ честной на позорище твое посмотрит! Вовек больше с рожей-то своей бесстыжей сюда не сунешься…
Тимка молча следил за перебранкой двух рыночных торговцев, ожидая, чья же возьмет, и перепадет ли ему что-нибудь съестное. Голос женщины зазвучал грозно и уверенно, да и сама она была видом крепкая да высокая – выше мужика, что с нею вздорил! И торговец, похоже струхнул: с такой бабой лучше не связываться: неровен час, огребешь по полной и мало не покажется…
- Ты, барышня, - сказал он миролюбиво, - стоишь и торгуешь здесь? Вот и торгуй себе! Чай, не лаяться сюда пришла! А коли тебе беспризорных жалко, так вот сама их и потчуй! Или продать самой нечего – не вижу, что у тебя там, в мешке-то…
- Пирожки у меня в мешке, - вызывающе ответила женщина, - пирожки подовые, свежие да румяные. Не то что у тебя – хлеб черствый…
- Пирожки? С лебедой поди, али с тошнотиками?
- Ты сам-то и есть тошнотик, - сказала женщина. – А у меня пирожки с мясом, понял? Как бывало до войны…
- А, понятно, - кивнул мужик. – Небось, в магазине работаешь, или в здешней столовой, вот и натаскала себе домой жратвы-то! Пирожки у нее! Спекулянтка хренова…
При упоминании о пирожках Тимка прямо весь затрясся – даже голова у него будто кругом пошла. Пирожки! Да с мясом…
- Иди сюда, мальчик! – вдруг позвала женщина. – Иди ко мне, я тебя покормлю.
Тимка ушам своим не поверил. Он уставился на торговку изумленными глазами.
Так как женщина была росту высокого, смотрел он на нее снизу вверх. Она же смотрела на него, улыбаясь, и ее большие красивые глаза были добрые-добрые…
- Тетя… - пробормотал голодный мальчик. – Это вы… мне?
- Тебе, конечно, - женщина коротко рассмеялась. – А разве здесь есть еще какой-то другой
