– Ах, черт, зажигалку оставил! Ты подожди на лестнице, я сейчас. – И Леня снова скрылся в рабочем номере.
Саша вышел на лестницу и закурил. Мимо него солдаты таскали небольшие, но, судя по всему, нелегкие картонные и деревянные коробки, на которых толстым черным маркером было написано: «Стойка 4, блок 3», «фидер», «сопли», «мама», «папа» и прочие слова, понятные только тому, кто их писал.
Он уже выкурил шесть сигарет, а Лени все не было. Саша хотел вернуться в номер, но на входе в коридор уже стоял часовой и его не пустил. Леня появился через полчаса с большим пластиковым пакетом, в котором угадывались бутылки и закуска.
– Ну чего, зажигалку нашел? – ехидно спросил Саша.
– Зажигалку? – рассеянно повторил Леня. – Нашел... да, вот что мне Ирка дала, – показал он Лене миниатюрный диктофон.
Леня включил диктофончик, и Саша услышал свой голос, потом Ленин тост за школьных друзей.
– Это чего такое? – изумился Саша.
– Представляешь, Володька под столом оставил, чтобы наши разговоры записать, – с восторгом сказал Леня.
– Но зачем, чего мы такого особенного сказать можем? – продолжал удивляться Саша.
– Да уж приспособил бы для чего-нибудь, недаром американцы предупреждают: ничего не говорите, потому что это всегда может быть использовано против вас.
– А они-то, блин, откуда знают? У них же кругом третья поправка к конституции. Или вторая?
– Тоже небось попадали... Чем они лучше, такие же лохи, в общем, как и мы. У них даже чудовище и то, ты вникни, лохнесское, – назидательно подняв палец, сказал Леня.
– Только не надо ля-ля-бу-бу, – помотал головой Саша, освобождая ее из тенет Лениной словесной эквилибристики. – Во-первых, лохнесское чудовище не в Америке, а в Шотландии, – показал он рукой вдоль коридора, – и, во-вторых, Лох-Несс в переводе означает «не лох». Вот тебе, например, говорят – «Лох», тогда ты лох, а когда говорят «Лох-Несс», то, значит, лохизмауже нет. И ты тогда clever man, что значит «клевый чувак».
Леня задумчиво пожевал губами и, звякнув бутылками, заметил:
– У нас еще дел полно. Куда поедем?
– Поехали домой, – попросил Саша. – У нас же самолет в семь утра.
– Да, – согласился Леня, – надо пораньше лечь, отдохнуть.
Прощание с Москвой-2
Выйдя из такси, Леня предложил зайти в павильон «24 часа», взять чего-нибудь домой и в дорогу, чтобы утром перед самолетом на скорую руку перекусить. Час пик давно миновал, но народу, несмотря на поздний час, в магазине было много, потому что вместо трех продавцов за прилавком моталась одна смертельно усталая пожилая женщина. Люди в очереди даже не возмущались, видя, что она делает все, что в ее силах. Стоять в такой очереди друзьям не улыбалось, и они развернулись к выходу, как вдруг за спиной услышали радостный женский возглас:
– Саша! Леня!
– Это еще кто? – проворчал Саша, которому разговаривать с женщиной сейчас хотелось в последнюю очередь – после выпить, покурить и еще шестидесяти двух процессов эстетической, интеллектуальной и физиологической природы.
Но обернувшись, он узнал свою одноклассницу, которая в свое время считалась, как сейчас сказали бы, секс-символом школы (хотя о каком сексе в то время могла идти речь, когда умы и души были поражены духовностью и диссидентством?).
– Оля! – не скрывая слез радости, закричали друзья.
«А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом..» – вспомнилось Саше то время. Вспомнилось, как он вымолил у Оли Пономаревой (или Пономаренко? «Вот те раз, – подумал Саша, – что с мозгами делается?») клятву, что она дождется его из армии. А она, такая умница, клятву дать дала, но не сдержала. Саша ей потом сто раз был благодарен, что она его не дождалась. Правда, он жил с тихой ноющей болью в душе, но эта боль чудесным образом не позволяла его чувствам закоснеть в череде сексуальных связей, отличавшихся исключительной бездуховностью.
– Ты как? – спросил Саша с искренним участием.
– Нормально, – ответила Оля.
– Как Валентин? – в последний момент успел вспомнить Саша имя ее мужа.
– Не знаю, – равнодушно ответила Оля. – Мы ведь с ним разведены. Уже пять лет.
– Так ты теперь одна? – спросил Леня.
– Сейчас, – горько усмехнулась Оля, – развестись-то мы развелись, а разъехаться не можем.
– Так и живете вместе? – ужаснулся Саша.
– Так и живем, – вздохнула Оля и сделала вместе с очередью еще один шаг к кассе. – Вам что-нибудь взять? – вполголоса спросила она.
– Водки и закуски какой-нибудь, мы ведь завтра уезжаем, – сказал Саша трагически, выгреб из кармана горсть денег и, не считая, отдал их Ольге.
– Куда? – испугалась Оля, женским сердцем почувствовав, что речь идет о серьезном, жизненно важном шаге человека, которого она любила.
– Далеко и надолго, – ответил Саша заодно сразу и на следующий вопрос.
– ...Ачего вы развелись? Если не секрет, – спросил Леня, когда они вышли из магазина. Он чувствовал, что Оле просто не терпится на что-нибудь пожаловаться – на жизнь, на бывшего мужа.
– Тварь он, скотина и негодяй, – как-то привычно и обыденно сказала Оля.
– Непонятно. – Леня даже остановился. – Так можно про каждого из нас сказать. Это ничего не объясняет. Что ты ему конкретно инкриминировала?
«Действительно, – подумал Саша, – каждый из нас обязательно когда-нибудь что-нибудь наверняка сделал такое, за что его любимая женщина может так назвать. Запереть, например, квартиру и запилиться пить пиво со случайными знакомыми, забыв, что она оставила ключи дома. Или, например...» Но про плохое сейчас не думалось, и Саша оставил эту безнадежную затею.
– Бабник он, – с отстоявшейся безнадежностью сказала Оля, как говорят о тяжело, неизлечимо больных людях.
– Может быть, это только твои подозрения, – попытался Леня воскресить в Оле былые чувства к Валентину. – Какие-то неясные догадки, слухи.
– Слухи, – горько повторила Оля, – догадки... Я прихожу домой, а он там трахается с какой-нибудь.
– С одной или с разными? – уточнил Леня.
– С разными, – с безразличной усталостью сказала Оля.
– Это хорошо, – обрадовался Леня.
Саша и Оля удивленно на него посмотрели.
– Да, – заявил Леня. – Если с разными, значит, это просто секс. В хорошем смысле этого слова, – пояснил он Оле. – А если с одной, то это любовь. Это уже сфера чувств, это все другое. – Он махнул рукой, с омерзением отметая сферу чувств с их пути.
– Слушайте, мальчики, пойдемте ко мне, посидим, – предложила Оля.
– А этот, твой бывший, как же? – спросил Леня, которому, как человеку совестливому, всегда было тягостно общаться с мужьями своих знакомых женщин.
– Да ну его, – в сердцах сказала Оля, – что я, в свою квартиру гостей, что ли, привести не могу?
– А он приводит гостей? – осторожно поинтересовался Леня.
– Конечно, только я уже к этому привыкла и не обращаю никакого внимания, мы же теперь чужие люди. Осторожно, здесь ступенька, – предупредила она, открыв дверь в мрачный темный подъезд.
Единственная лампочка горела на третьем этаже, и в ее призрачном свете Оля казалась Саше загадочной, как Агузарова.
«Милая, – думал он, – как же тебе, наверное, плохо жить с нелюбимым мужем, терпеть его ежедневное хамство. Наверное, плачешь ночами. Что я могу сделать для тебя? Я отдам тебе ключи от моей квартиры, пока ее не продал риелтор. А риелтору я позвоню из-за границы и запрещу продавать квартиру вообще, пусть Оля живет там все время, сколько захочет, хоть вечно. Я потом, может быть, вернусь на родину, мало
