выглядела как приглашение к ограблению, был достоин всяческого уважения, и Судья подумал, что не хотел бы иметь такого врага.
Машина остановилась перед железными воротами его особняка и коротко просигналила.
– Аяз, дорогой, пропусти! – крикнул Судья, перегнувшись через перила.
Аяз, как всегда, возник словно бы ниоткуда – во всяком случае, совсем не оттуда, где его ожидал увидеть Судья. Несмотря на полученное приказание, он держался настороженно и не опустил направленный на машину автомат даже тогда, когда ее дверца распахнулась и на дорогу выбрался Джафар.
Судья закурил еще одну сигарету и стал наблюдать, как московский гость в сопровождении Джафара поднимается по живописной, выложенной диким камнем дорожке, которая уступами вела от ворот к высокому крыльцу особняка. Гость был одет в полевую форму офицера российской армии, и Судья, который никогда не жаловался на зрение, без труда разглядел майорские звезды на его мятых погонах и хлопающий клапан пустой кожаной кобуры. Это был конечно же маскарад, но вид офицерской формы пробудил в Судье условные рефлексы, и у него на несколько секунд испортилось настроение.
Джафар, смуглый красавец с окладистой черной бородой, который мог бы служить моделью для рекламного плаката, призывающего записываться в ряды воинов ислама, расправив широкие плечи, подошел к Судье и молча положил перед ним на широкие перила содержимое карманов гостя – пистолет “Макаров”, две запасные обоймы, какие-то ключи, бумажник, сотовый телефон и военный билет в твердой темно-синей обложке. Сверху лег швейцарский армейский нож со множеством лезвий. Судья заметил, что красавец Джафар положил нож с явной неохотой и немного в стороне от всего остального, и снова лучезарно улыбнулся. Заметив эту улыбку, Джафар слегка вздрогнул и поспешно отступил в сторону.
– Здравствуй, дорогой, – сказал Судья, делая шаг навстречу гостю, который стоял на верхней ступеньке лестницы с безразличным выражением лица. То обстоятельство, что позади него стоял Аяз, упираясь ему в спину стволом автомата, казалось, ничуть не смущало гостя. – Джафар сказал, что ты назвал ему пароль.
– Повторить? – с плохо скрытой насмешкой поинтересовался гость.
– Зачем повторять? – удивился Судья. – Лучше скажи, ты мне что-нибудь привез?
– Привез, – сказал человек в майорских погонах, – но твой Джафар решил, что я привез это ему.
Судья молча перевел взгляд на Джафара. Он продолжал улыбаться, но Джафар на глазах съежился и даже потемнел, словно улыбка Судьи была радиоактивной. Отступив еще на шаг, он принялся лихорадочно рыться в карманах, все время поддавая локтем норовивший сползти со спины на грудь автомат. Судья терпеливо ждал, и только его улыбка с каждой секундой становилась все шире и радостней, пока не начала походить на плотоядную ухмылку белой акулы. Человек в майорских погонах смотрел на возню Джафара со скучающим выражением лица, словно тот был не человеком, а приземлившейся на перила террасы мухой.
Наконец Джафар, который к этому времени уже успел изрядно вспотеть, выудил из глубокого кармана бриджей мятую стодолларовую купюру с оторванным уголком и торопливо протянул ее Судье. Судья расправил купюру, повертел ее перед глазами, разглядывая на свет, и даже поскреб ногтем.
– Чего скребешь? – подал голос гость. – Не бойся, не настоящая.
– Да, – сказал Судья, – узнаю свою работу. Ну а вдруг?
– Ишь, разбежался, – не утруждая себя излишней вежливостью, сказал гость.
– Да, – повторил Судья, положил купюру на перила, придавив ее пистолетом гостя, чтобы ненароком не улетела, и неторопливо извлек из недр своего просторного пальто большое черное портмоне, сильно потертое на сгибах и от долгого пользования приобретшее тот особый благородный лоск, который присущ только очень качественным изделиям из натуральной кожи. – Джафар, – продолжал он, не глядя на боевика, – я часто говорил тебе, что ты глуп, и я не лгал. Можно любить глупого человека. Это трудно, но возможно. Можно любить человека, который жаден и все время норовит что-нибудь украсть. Но любить человека, который и жаден, и глуп одновременно, нельзя. Это опасно, Джафар. Жадный дурак рано или поздно станет предателем. Сегодня ты украл то, что тебе вовсе не предназначалось, и попытался обмануть меня. Могу ли я после этого верить тебе, Джафар? Могу ли я после этого тебя любить?
Его голос звучал мягко, почти ласково, в нем слышалось искреннее сожаление, но Джафар на глазах покрылся мертвенной бледностью и тяжело рухнул на колени – не опустился и не упал, а именно рухнул, как подрубленный.
Гость широко зевнул, прикрыв рот ладонью, и отвернулся.
– Прости, Судья, – едва слышно прошептал Джафар.
– Аллах милостив, – ответил Судья. – Может быть, при личной встрече ты сумеешь объяснить ему, что не имел в виду ничего дурного.
Он щелкнул жирными пальцами, и стоявший на лестнице Аяз, одним плавным движением обогнув гостя, с лязгом передернул затвор автомата.
– Нет! – крикнул стоявший на коленях боевик. – Нет, Судья! За что?!
Автомат подпрыгнул в руках Аяза, издав резкий звук, похожий на те, которые Судья слышал утром, но гораздо более громкий. Откуда-то взметнулась стая ворон и закружилась над селением, оглашая всю округу своими хриплыми криками. Медная гильза со звоном запрыгала по метлахской плитке пола. Труп Джафара лицом вниз упал под ноги Судье.
Судья перешагнул через труп, морща нос от кислого запаха пороховой гари. Он запустил пальцы в портмоне, выудил оттуда маленький клочок бумаги и приложил его к распластанной на перилах купюре как раз в том месте, где от нее был оторван уголок. Линии надрыва совпали идеально.
– Скажи мне твое имя, дорогой, – попросил Судья. – Не могу же я называть тебя майором! Ты ведь, наверное, вовсе не майор?
– Майор, майор, – сказал гость. – Зови меня Романом. Если цирковое представление окончено, то, может быть, мы поговорим? Я чертовски устал и проголодался.
– О чем речь, дорогой?! Где будем шашлык кушать – на свежем воздухе, как положено, или в доме?
– Знаешь, Судья, – сказал посланец генерала Апрелева, – свежим воздухом я сыт по горло. Если ты не возражаешь, я бы прошел в дом.
– Обязательно, дорогой! – воскликнул Судья, торопливо бросаясь вперед и с преувеличенным радушием открывая перед гостем дверь. – Заходи, будь как дома, очень прошу! Такой гость, такой гость! Убери падаль, – уже другим голосом сказал он Аязу, когда майор вошел в дом.
Покружив еще немного, вороны, как по команде, развернулись над поселком и взяли курс на восток.
– По этой дороге, сержант, – сказал Слепой, указывая на дорогу, которая змеилась по склону немного ниже того места, где они стояли. – Путь неблизкий и непростой, но, если не будешь снова хлопать ушами, через пару дней доберетесь до своих. Вы уж постарайтесь добраться, ладно?
– Не нравится мне это, – сказал Тараканов.
Ободранный, грязный, с обмотанным кровавой тряпкой плечом, до самых глаз заросший густой медно- красной щетиной, встрепанный и несчастный, он больше походил на рыжего и очень незадачливого разбойника с большой дороги, чем на сержанта спецназа ВДВ. Стоявшая рядом с ним Марина Шнайдер выглядела немногим лучше, но продолжала упорно цепляться за ручку видеокамеры.
Глеб потер ладонью собственный подбородок, с отвращением ощутив под рукой колючую поросль, которой оставалось совсем немного, чтобы превратиться в настоящую бороду, и с неудовольствием покосился на видеокамеру. “Зараза, – подумал он о Марине. – Ну да не драться же с ней, в самом деле…” Еще он подумал о времени и, в частности, о том, как быстро оно бежит. Оглянуться не успеешь, а у тебя уже выросла борода, в которой наверняка слишком много седины, а задание, между прочим, до сих пор не выполнено.
«Не правда, – сказал он себе. – Теперь я знаю имя и место. Более того, я уже почти пришел. Осталось всего ничего – раздавить эту сволочь голыми руками и вернуться. Начать и кончить, иными словами. Не нравится ему… Зато мне нравится. Я просто в восторге, если уж говорить начистоту.»
– А мне плевать на то, что тебе это не нравится, – сказал он. – Мне вся эта бодяга не нравится, с самого начала и до самого конца, так что же мне теперь – лечь на землю и звать маму? Иди, сержант, не доводи до греха. Да смотри, прямо по дороге не ломись – шлепнут.
