- Шутишь? Нет, ты мне скажи, Савушкин, - задумчиво произнес Дубов. - Вот коалы эти... Почему же они не размножаются в этой самой неволе? Кто им мешает? По параллельной трубке их никто не подслушивает, договаривайся с кем хочешь, приводи к себе в клетку и... Почему, Савушкин?
- Потому что им все время звонят! - закричал Савушкин, перегрызая провод.
Шатаясь, он побрел по ночному зоопарку, нашел свободную клетку, вывел на табличке: 'Коала - сумчатый медведь' и забрался внутрь. Обнюхав все углы, Савушкин наконец нашел местечко, лег, свернулся калачиком и, поскуливая, заснул...
Ему снилась несущаяся навстречу самка-коала...
Мустанг
Еще не вставало солнце над прериями, еще посапывали жеребцы в коралле, еще не седлал старший ковбой свою любимицу кобылу Долли, когда за тысячи миль от Дикого Запада в Горпроекте пронесся с быстротой летящего лассо слух о смене начальства...
Степан Гудков стоял, чуть побледневший, широко расставив ноги в потертых джинсах, и курил. Он не замечал устремленных на него взглядов. Как всегда, когда предстояло крутое дельце, он весь уходил в себя, вспоминая прошлое...
А ему было что вспомнить. О его умении укрощать начальство ходили легенды. Их было восемь на памяти Гудкова, восемь директоров, восемь необъезженных 'темных лошадок'. И каждый новый, едва войдя в директорское стойло, еще не подходя к кормушке, первым делом норовил сбросить Гудкова с должности, затоптать своими копытами...
Что происходило там, за дверьми директорских кабинетов, в точности известно не было, поговаривали, что это было похоже на какое-то родео... Твердо известно было только одно: директора, словно завороженные Гудковым, быстро теряли свой дикий нрав, мирно пощипывали зеленых сослуживцев Гудкова, тех, что помоложе... А он, не выпустивший за десять лет работы ни одного проекта, так и оставался в своем старом добром седле инженера-проектанта.
Мистика? Колдовство? О нет! Человек в джинсах не верил ни в черта, ни в амулеты! Только расчет! Первый начальник Гудкова сбросил трех отчаянных молодцов с обветренными от бесконечных прогулов лицами. Гудков удержался: стал болеть за любимое начальником 'Динамо'. Со вторым он болел за 'Спартака', а когда этот второй покинул высшую лигу номенклатуры, стал болеть с третьим...
Гудков умел многое такое, что не снилось даже огрубевшим в прериях ковбоям. Кто из них, способных по ржанью пегой кобылы определить, насколько разбавлено пиво в таверне 'Лошадиный зуб', мог, так же, как Гудков, вдруг, с ровного места, превратиться в страстного филателиста или любителя бега трусцой, в зависимости от вкусов начальства?
Кто из ковбоев мог так же, как Гудков, примчать директору ящик пива жарким днем, ловить с ним холодной зимой рыбу или осенью женихов для перезрелой директорской дочки?
Кто еще был таким же метким и мог, прицелясь иголкой в угольное ушко, вышивать крестом вместе с женой директора?
Кто еще был таким же сильным и мог закатывать по сто банок в день вместе с директорской тещей?
Но схватка, что предстояла ему сейчас, была ни на что не похожа. У новенького, кажется, не было решительно никаких побочных интересов! Даже место молоденькой грудастой секретарши заняла старушка, работавшая еще с Лениным! Было больно смотреть, как она поднимала телефонную трубку двумя сухонькими дрожащими руками...
Вот почему был бледен сейчас Степан Гудков. Вот почему, когда настал час родео, десятки злорадных сослуживцев устремились к замочной скважине в двери директорского кабинета. И топот их ног напоминал гон дикого табуна...
Директор посмотрел на Гудкова бешеным взглядом мустанга, потянул ноздрями воздух и поднялся из кресла на ноги. Мышцы Степана напряглись.
- Где проект? - спросил мустанг, нетерпеливо перебирая бумаги.
Осторожно, следя за каждым движением противника, стараясь не вспугнуть, Гудков, словно дуло винчестера, протянул вперед рулон.
Мустанг дернул шеей:
- И это жилой дом? Ни окон, ни дверей! Не дом, а огурец!
Гудков напружинился, готовый отпрыгнуть в любую секунду:
- Ваши ассоциации мне понятны. Вы, видимо, тоже консервированием огурчиков увлек...
Мустанг взвился на дыбы:
- Еще раз спрашиваю - где окна?!
Вот она, смертельная секунда! Ошибись - и затопчет! Затопчет! Уже чувствуя разгоряченное дыхание мустанга у себя над ухом, Гудков произнес:
- Ну, забыл... Такое горе ведь - 'Спартачок'-то наш...
И снова ошибка! Мустанг пошел кругами вокруг стола, выплясывая какой-то дьявольский танец смерти:
- Прекратите делать из меня папуаса! Я в последний раз...
Но Гудков не дрогнул. Восемь лет езды на директорских шеях - это что-нибудь да значит!
- Вы о каком папуасе? С марки Новой Гвинеи? С бубном в зубах? Я ведь, знаете, тоже увлекаюсь филат...
На губах мустанга появилась бешеная пена.
- Довольно! Вот ручка, бумага, пишите заявление!
Прыжок - и Гудков почувствовал себя на коне:
- Понял! Будем играть в слова? Пишу: 'за-яв-ле-ние'. Посмотрим, кто больше составит... Так, 'вал', 'зал'...
Грудь мустанга заходила часто-часто... Он иноходью побежал вокруг стола, а человек не давал ему опомниться, он словно слился с иноходцем, шел за ним след в след модной трусцой...
- Так, хорошо, следим за дыханием...
Обессиленный мустанг рухнул в кресло, удары стреноженного сердца гулко отдавались в тишине...
- Сердечко-то болит? - участливо поинтересовался Гудков.
Мустанг устало кивнул седеющей гривой.
'Значит, проходит вариант 'Здоровье'', - подумал Гудков.
- Да-а, у меня ведь тоже... У вас под левую лопатку отдает?
Мустанг снова кивнул.
- И у меня отдает...
Мустанг совершенно человеческим взглядом с интересом посмотрел на Гудкова:
- А вы что принимаете?
- А вы?
- Я...
- Да что вы! А я...
Спустя час качающейся походкой ковбоя Гудков вышел из кабинета. Он был без хлыста, крупные капли пота блестели на лбу. Десятки пар глаз смотрели на него...
Гудков с отвращением выплюнул таблетку валидола.
- Ну как? Как он? - обступали его сослуживцы.
Гудков показал большой палец.
- Вот такой жеребец! Будем дружить! - коротко бросил Гудков и пошел к своему кораллю на третьем этаже Горпроекта...
