– Может, прав, а может, и нет. Для меня многое остается неясным. Комов, конечно же, мерзавец, и даже то, что он пришел с повинной, чести ему не делает.
– Но ты понимаешь, Глеб, это шанс, возможно единственный шанс.
– Все может быть, Федор Филиппович.
– Описание человека, который на него вышел, мне ничего не говорит. Комов просмотрел всю картотеку.
– И нашел что-нибудь?
– Нет, – сказал генерал. – Но у меня есть надежда, что этот тип на него обязательно выйдет вновь. Нельзя исключать такой возможности. Мы поставили его телефон на прослушивание, организовали наблюдение за каждым шагом полковника.
– Странные люди попадаются в вашей конторе, Федор Филиппович.
– Уж да, и не говори. Сто лет живешь, а не перестаешь удивляться. Ходит человек рядом, три звезды на погонах носит, награды правительственные имеет, а потом выясняется, что он мерзавец, конченый негодяй. Представляешь, пацан из-за него погиб! Я бы его собственными руками придушил, но мы, профессионалы, должны извлекать пользу из всего, даже из мерзавца.
Глеб на слова генерала Потапчука ничего не ответил. Он вертел в руках компакт-диск, поглаживал его, рассматривал с разных сторон – так, как нумизмат изучает редкую монету, заполучить которую даже не мечтал, но волей судеб она оказалась в его руках.
– Еще один диск с работой Смоленского? – с надеждой спросил генерал.
– Нет. На этот раз – просто музыка.
– Опять Вагнер?
– Да, Вагнер, очень редкая запись сороковых годов. Отреставрирована и переведена в цифру. Я ее лет пять хотел отыскать, слыхал об ее существовании, но и думать не думал, что она окажется в моих руках.
– Тебе, наверное, не терпится ее послушать в одиночестве?
– Вы удивительно прозорливы, Федор Филиппович.
– Работа у меня такая, Глеб, – предугадывать. А что ты выяснил?
Глеб передернул плечами, отложил в сторону компакт-диск и, глядя на руки Потапчука, сказал:
– У меня такое чувство, что ведется очень сложная игра, партия не в два и даже не в пять ходов. Все просчитано на много ходов вперед, и играют против нас суперпрофессионалы – возможно, целое государство.
– Думаешь, чеченцы или арабы?
– Нет, эти ребята значительно проще. Нашим противникам в подметки не годятся. Генерал вскинул голову, потер виски:
– Что-то я тебя, Глеб, не пойму. Или ты не хочешь мне всего сказать?
– Я еще не уверен, я только высказываю предположения.
– Если бы ты работал в моем управлении в аналитическом отделе, то твои слова могли бы иметь место. Но ты, Глеб, практик.
– В том-то и дело, генерал, не мое дело разгадывать ребусы с тремя неизвестными. Видите ли, тут такая закавыка возникла, или, как говорил наш бывший президент, загогулина получается удивительная. Как ни пытаешься ее выпрямить, проверить логикой, ничего не выходит, факты не сходятся друг с другом.
– Ты монтажным клеем склеивай.
– Не получается. Как в том анекдоте…
– В котором? – спросил Потапчук.
– Про чукчу и пересаженную ему врачами задницу, которая потом его отторгла.
– Что-то не припомню, ты мне его не рассказывал.
– В Интернете прочел, Федор Филиппович. Вообще, Интернет – вещь полезная.
– Не люблю я ваши новомодные штучки – компьютеры, интернеты… В жизни все куда проще, чем на экране.
– Я бы тоже хотел так думать, и, может быть, Федор Филиппович, вы, по сути, правы. Когда все факты срастутся, каждый займет свое место, мы с вами удивимся, как все было просто, чересчур просто. А сейчас концы с концами не сходятся, и получается сложно, выглядит запутанно. А я, как ни пытаюсь упростить, не могу. Действительно, я не аналитик, а самый что ни на есть неисправимый практик.
– Глеб, брось, ты любую работу тянешь.
– Надеюсь, вы, Федор Филиппович, поставите меня в известность? – вернувшись к началу разговора, напомнил Сиверов.
– Зачем тебе? Но, если так хочешь, я тебе потом расскажу, как оно было, и тогда проверим, чья теория верна.
– Дай бог, чтобы ваша, Федор Филиппович. Я тогда еще раз буду вынужден искренне восхититься вами и получу лишнюю возможность пожать вашу руку.
– Вижу, Глеб, тебе не до меня, ты рвешься музыку послушать.
– Угадали, скрывать не стану.
– Чашку некрепкого кофе старику нальешь?
– Специально для вас сготовлю.
Генерал Потапчук выпил кофе, пожал на прощание руку незаменимому агенту, хлопнул его по плечу:
– Наслаждайся искусством. А мне пора возвращаться в управление.
– Успехов, генерал.
– И тебе.
Дверь закрылась. Глеб поставил компакт-диск, настроил и без того выверенную аппаратуру, сел в глубокое кресло, закрыл глаза и не глядя нажал клавишу пульта дистанционного управления. Комнату заполнили звуки музыки, и Сиверов забыл обо всем: о генерале Потапчуке, о полковнике Комове, докторе Горелове, академике Смоленском, о неизвестном типе, шантажирующем полковника ФСБ, в общем, выключился полностью. Ему даже показалось, что он стал невесомым, земное притяжение исчезло, и он воспарил над землей, над облаками, над реками, озерами. Озера поблескивали, как зеркальца, разбросанные в траве. В водных зеркалах иногда отражались полупрозрачные облака, и гладь воды становилась матовой, как старое серебро. И солнце, и звезды надвинулись на него. Глеб видел временами свою тень, полупрозрачную, скользящую по белым облакам. Он шевелил пальцами, а ему казалось, что он шевелит крыльями, поймав очередной поток ветра. Сиверов ощутил, как мал человек, распростертый в могучем потоке, несущем его между горными вершинами, над морями, реками, над грешной Землей – туда, где нет никого, где нет ничего.
Он грезил, пока не кончилась музыка, пока не стало тихо. Так тихо, что Глеб услышал биение собственного сердца. Он вздохнул с облегчением и произнес, обращаясь к тому, кто помогает поэтам писать стихи, музыкантам сочинять музыку, художникам писать картины, а ученым делать открытия:
– Неужели я так и не смогу решить задачу со многими неизвестными? Непостижимо лишь Твое Божественное творение, а ее придумали люди. Значит, и я, человек, смогу понять ход событий.
И ему показалось, что в пустой комнате раздался тихий шелест, похожий на шепот:
– Сможешь, только еще не пришло время. Твое время не пришло.
Глеб вздрогнул. Раньше с ним такого не случалось. Он иногда самонадеянно позволял себе обращаться к Всевышнему с монологами, но ответа услышать не ожидал.
«Музыка навеяла? Или я устал, и начались глюки. И то и другое плохо. Спецагент не должен уповать на высшие силы».
Полковник ФСБ Сергей Борисович Комов уже третий день находился под домашним арестом, если, конечно, это можно было назвать арестом. Его перемещения никто не ограничивал, он мог выходить из дому. Если бы ему заблагорассудилось пойти на выставку или в ресторан, то пожалуйста. Но он знал, что каждый его шаг отслеживается, телефон прослушивается.
Опытным глазом полковник заметил наружное наблюдение – сперва машину во дворе дома. Автомобиль с будкой и надписью «Техпомощь» стоял у забора, никто из него не выходил, никуда автомобиль не выезжал. Но Комов доподлинно знал: в автомобиле постоянно дежурят, как минимум, два человека.
