вопрос, в работах и переписке Фрейда встречается много замечаний по поводу его эмоционального отношения. Было бы преувеличением сказать, что он считал мужчин божественным творением, ибо в его натуре не было какого-либо оттенка высокомерия или превосходства, но, вероятно, будет справедливым отметить его взгляд на женщин как на человеческих существ, основная функция которых быть помогающими ангелами, обслуживающими потребности мужчин и обеспечивающими их комфортом. Письма Фрейда и его любовный выбор делают очевидным, что его привлекал лишь нежный, женственный тип сексуального объекта. Однако, хотя женщины, по-видимому, были для него слабым полом, он считал их более утонченными и этически более благородными созданиями, нежели мужчин; есть указания на то, что он желал впитать в себя некоторые из этих качеств в общении с ними.
Почти не приходится сомневаться в том, что Фрейд считал психологию женщин более загадочной по сравнению с психологией мужчин. Однажды он сказал Мари Бонапарт: «Великим вопросом, на который никогда не было дано ответа и на который я все еще не могу ответить, несмотря на мое тридцатилетнее исследование женской души, является вопрос: „Чего хочет женщина?“ [155]»
Фрейд также интересовался другим типом женщин, типом более интеллектуальным и, возможно, более мужским. Несколько таких женщин играли определенную роль в его жизни, дополняя собой его друзей-мужчин. Хотя они были более утонченными, но не представляли для него какой-либо эротической привлекательности. Среди таких женщин самой важной несомненно была его свояченица Минна Бернайс, затем в хронологическом порядке: Эмма Экштейн, Луи Канн, Лу Андреас-Саломё, Джоан Ривьер, Мари Бонапарт. Фрейд особенно восхищался яркой личностью и этическими идеалами Лу Андреас-Саломё, которые, как он ощущал, намного превосходили его собственные. Фрейд был в высшей степени моногамным. О немногих мужчинах можно сказать, что за всю свою жизнь они не испытывали каких-либо эротических чувств к той или другой женщине, кроме одной, и только одной. Однако, по всей видимости, это справедливо по отношению к Фрейду. Мужчины такого типа, если их основной выбор был удачным, а так это и случилось с Фрейдом, по-настоящему счастливы, но можно ли их рассматривать с точки зрения подлинной нормальности, является вопросом, на который может ответить только социальная или психологическая антропология.
Фрейд, несомненно, обладал огромной притягательностью для лиц обоих полов, и это явно не может быть приписано одним лишь его очаровательным манерам или любезности. Женщины, даже те, которые знали его поверхностно или даже вообще не знали лично, часто находили неотразимым сочетание в нем уверенности в себе с неизменной внимательностью и нежностью; это был мужчина, на которого можно было положиться. На них также производил впечатление его явный интерес к их собственной личности. Мужчины также, как правило, были поражены его внешним видом, выражающим полнейшую авторитетность, настоящим образом отца, его трансцендентальными знаниями и его любезной терпимостью; он явно был человеком, на которого они могли смотреть с уважением и, возможно, выбирать себе как образец для подражания.
Большинство исследователей, изучающих личность Фрейда, поражает то, что было названо его упрямым дуализмом. Через всю его работу проходит то, что Хайнц Гартманн назвал «очень характерной разновидностью диалектического мышления, которое имеет тенденцию основывать все теории на взаимодействии двух противоположных сил». Это, несомненно, заметнее всего проявлялось в его основных классификациях: любовь — голод, Я — сексуальность, аутоэротизм — гетероэротизм, Эрос — Танатос, жизнь — смерть и так далее. Как если бы он испытывал затруднение, обдумывая любую тему, пока не мог разделить ее на две противоположности, и никогда не более чем на две.
Естественно, испытываешь искушение привести в соответствие эту наклонность Фрейда с ее проявлениями в самой личности Фрейда. В нем происходила борьба между научной дисциплиной и философским размышлением; между страстным желанием любви и необычайно сильным сексуальным вытеснением; между мужественностью, которая отражается во всех его работах, и его женственными потребностями; между желанием создавать все самому и стремлением получать стимуляцию извне; между любовью к независимости и его потребностью в зависимости. Но такие мысли, несомненно, несут с собой опасность фальсификации, проистекающую из соблазна упрощенческих решений.
Сейчас я предлагаю сделать смелую попытку подойти настолько близко, насколько это в моих силах, к секрету гения Фрейда. Смелая попытка, которую невозможно осуществить до конца.
Когда я узнал Фрейда, я не мог не обратить внимания на такие отличающие его черты, как прямота, абсолютная честность, терпимость, большая доступность и присущая ему доброта. Но я также вскоре заметил еще одну черту, которая была для него более характерна. Она заключалась в отношении Фрейда к воздействию на него мнений других людей. Он вежливо выслушивал их, показывая свою заинтересованность, и часто высказывал проницательные замечания, но тем или иным образом чувствовалось, что они не окажут на него никакого влияния. Это походило на проявление интереса к чему- либо, что в действительности лично его не затрагивает.
Не то чтобы он был упрямым или по-настоящему своевольным, так как это слово относится обычно к активным желаниям и настойчивости в достижении чего-то. Для его негативного сопротивления было характерно проявление необычной силы воли. Если уж его воля действительно направлялась на что-то, его нельзя было свернуть. «Нет» могло быть для него могущественным словом. В преклонном возрасте он часто повторял «nein, nein, nein», яростно тряся головой, что заставляло меня думать, как энергично, должно быть, он сопротивлялся оказанию помощи в младенчестве.
Фрейд обладал унаследованным живым и гибким умом, склонным к незакрепощенным рассуждениям и открытым для новых и даже неправдоподобных идей. Но его мозг работал так лишь при условии, что эти идеи исходили от него; к идеям, исходящим из внешнего мира, он мог испытывать сильное сопротивление, и они оказывали незначительное влияние на изменение его образа мыслей. Сначала меня озадачивала такая сопротивляемость постороннему суждению, пока я не пришел к мысли, что у Фрейда, вместе с огромной независимостью его разума и скептической критикой идей, уживается прямо противоположное качество — страх перед тем, что на него слишком легко смогут оказывать влияние другие люди, и его сопротивление является защитой против такой опасности. Я много раз наталкивался на то, что Фрейд верил заявлениям пациента, которые, как я знал, были явно неверными, а также время от времени отказывался верить вещам, которые столь же явно были справедливыми. Джоан Ривьер привела необычный пример такой комбинации доверчивости и упорства. Во время ее анализа Фрейд сердито отзывался о случае с одной английской пациенткой, которую он только что видел, причем эта пациентка с горечью жаловалась на чудовищное и действительно фантастически плохое обращение, которое она терпела от лечившего ее английского аналитика из Ипсвича, — выбрала же место. Трезвый ум миссис Ривьер подсказал ей, что этот рассказ является небылицей, но она ограничилась замечанием, что в Англии нет аналитика с упомянутым именем, что в Ипсвиче никогда не имелось ни единого аналитика, как и в любом другом месте в Англии вне Лондона. Это не произвело никакого впечатления, и Фрейд продолжал свою тираду против такого скандального поведения. Однако вскоре он получил от Абрахама письмо, в котором говорилось, что он посоветовал одной английской леди обратиться к Фрейду за консультацией и что эта женщина является невоздержанным параноиком со страстью сочинять невероятные истории про врачей. Так что этим жестоким аналитиком из Ипсвича оказался бедняга Абрахам!
Имеются несомненные письменные подтверждения такой доверчивости Фрейда, с которой ему приходилось столь энергично бороться. В 90-х годах он в течение нескольких лет впитывал в себя поразительные нумерологические фантазии Флисса, и я совсем не уверен в том, что он когда-либо полностью освободился от веры в них. Так что он из своего горького опыта знал, до какой степени на его суждение могли повлиять те, кто возбуждал его эмоции.
О доверчивом принятии им на веру рассказов пациентов о родительском совращении свидетельствуют факты, приведенные им в ранних публикациях по психопатологии. Когда я рассказал о такой склонности к доверчивости Фрейда своему другу Джеймсу Стрейчи, он очень мудро заметил: «К нашему счастью, он обладает такой склонностью». Большинство исследователей просто отказались бы поверить рассказам своих пациентов на основании явной неправдоподобности и выбросили бы это из головы как пример фантазий истериков. Фрейд воспринимал их рассказы серьезно, вначале верил в них буквально и лишь после долгих раздумий сделал открытие, что эти рассказы представляют собой фантазии. Это явилось началом понимания им важности фантазии в бессознательном и привело к обнаружению
