существования вытесненного инфантильного эротизма.
Таким образом, мы должны прийти к заключению, что эта любопытная черта характера Фрейда, которая далеко не являлась несчастливой слабостью или недостатком, составляла существенную часть его гения. Он желал верить в невероятное и неожиданное — что является единственным путем, как указал Гераклит много веков тому назад, к открытию новых истин[156]. Это, несомненно, обоюдоострое оружие. Временами оно вело Фрейда к высказыванию серьезных неправильных суждений, вероятно, даже смешных, но оно также позволило ему бесстрашно глядеть в лицо неизведанному. Интересной является мысль о том, что эта черта может быть не слабостью, а необходимым орудием гения.
Изображение Фрейда как чрезмерно упорного и рационально фактологического исследователя является, как мы видели, очень несовершенным. Он, несомненно, был упорным и рациональным, но он был намного выше этого. Тот демон творческого мышления, которого он столь безжалостно сдерживал в ранние годы своей научной работы, целыми днями привязывая себя к микроскопу, никогда в действительности не успокаивался надолго. После проведения самоанализа Фрейд достиг равновесия, которое позволило ему уверенно идти через лабиринты открытой им новой области знаний и в течение сорока лет добывать бесценные сведения. Затем, как мы увидим позднее, в течение последних двадцати лет своей жизни он дал своему мыслительному гению большую свободу, чем когда-либо ранее, достигнув столь поразительных результатов, которые еще далеко не оценены должным образом.
Такая способность предугадывания истины обязательно требует необычайно сильного желания к совершению этого. Фрейд не только и несомненно обладал таким желанием, но я осмелюсь высказать предположение, что оно было самой глубокой и сильной движущей силой в его жизни и являлось желанием истины, которое побуждало Фрейда к его прокладывающим путь в неизвестное достижениям. Какой истины? И почему это желание было столь громадным? В своей работе о Леонардо да Винчи Фрейд утверждал, что желание ребенка знать питается могучими мотивами, возникающими из его детского любопытства относительно основных фактов жизни, смысла рождения и того, что его вызвало. В начале 1909 года при обсуждении детской психики Фрейд писал: «Жажда к знанию кажется мне неотделимой от сексуального любопытства». Такое любопытство обычно усиливается после появления ребенка-соперника, на которого переходят заботы матери и, до некоторой степени, ее любовь. Мы знаем, что такую роль в детской жизни Фрейда играл маленький Юлиус и что Фрейд никогда не переставал укорять себя за то, что он, своими враждебными желаниями, оказался ответственным за раннюю смерть вторгнувшегося самозванца. Мы также знаем о той громадной склонности к ревности, которую он проявлял к Марте Бернайс в период помолвки, и его чрезмерном требовании исключительного обладания своей любимой. Поэтому у него имелись очень веские причины для желания узнать, как происходят такие вещи, как может так случаться, что вторгаются самозванцы, и кто ответствен за это. В конце концов, не может быть случайностью, что после столь многих лет отвлечения внимания в других областях науки та единственная область, в которой целомудренный и придерживающийся строгих нравов Фрейд в конечном счете сделал свои открытия, оказалась областью сексуальной жизни.
Только в знании истины можно было обрести уверенность, ту уверенность, которую дало бы ему обладание своей матерью. Но чтобы преодолеть барьеры между ним и его желаемой целью, требовалась не только решимость, но также огромнейшая храбрость, чтобы смело встречать лицом к лицу фантомы неизвестного. Эта неустрашимая храбрость являлась высшим качеством Фрейда и его самым драгоценным даром. А откуда еще могла возникнуть у него эта смелость, как не из полнейшей уверенности в любви к нему его матери?
Сможем ли мы теперь, отталкиваясь от этой точки зрения, подойти ближе к пониманию других характерных черт личности Фрейда? Если успеха можно было достичь в великом поиске истины, то для этого неотъемлемо присущими ему чертами должны были являться абсолютная честность и полнейшая целостность; это вполне очевидно. Но почему ему нужно было оставаться полностью независимым в поиске истины? Ему приходилось не только осуществлять этот поиск в одиночку, но также отражать любые воздействия извне, какими бы очевидно полезными они ни были, как если бы они являлись препятствующими отвлечениями его внимания или даже предназначались для того, чтобы увести его в сторону. Это находится в соответствии с чертой недоверия в его натуре; в своем жизненно важном поиске истины он мог в конечном счете полагаться лишь на самого себя. Однако, если это так, как можно объяснить его противоположное качество, которое он также проявлял временами? Он был склонен верить историям, рассказываемым ему другими людьми, которые, как ему казалось, обладали большей способностью к открытию секретов, чем у него. А что происходило с недоверием Фрейда в такие критические моменты? Должно быть, он верил в то, что кто-либо другой действительно знает ответ на те загадки, которые бессознательно приводили его в замешательство. Но расскажут ли они ему истину? Как часто в более поздние годы Фрейд жаловался на те времена, когда он был «предан» своими друзьями — Брейером, Флиссом, Адлером и Юнгом, — которые давали обещания помогать или даже вдохновлять его в великом поиске и которые затем его оставили. Я думаю, в данном контексте оправданным будет заменить слово «предан» словом «обманут». Так что, в конце концов, ему приходилось искать истину одному.
Книга третья
Последний период
(1919–1939)
Глава 26
Воссоединение (1919–1920)
Годы, последовавшие за первой мировой войной, оказались чрезвычайно трудными. В Вене все пришло в упадок, и жить в ней стало почти невозможно. Однообразной пищи, состоящей из водянистого овощного супа, явно было недостаточно, и от недоедания у Фрейда постоянно болел желудок. Зимы 1918/19 и 1919/20 годов были самыми ужасными, комнаты абсолютно не отапливались и почти не освещались. Нужно было обладать сильным духом, чтобы вынести неподвижное сидение и прием пациентов час за часом при таком ужасном холоде, даже одетым в пальто и теплые перчатки. По вечерам Фрейду приходилось полузамерзшими пальцами писать ответы на пришедшую корреспонденцию, править корректуру новых изданий своих книг и тех журналов, за выпуск которых он нес ответственность. И у него еще каким-то образом хватало энергии для обдумывания новых идей и написания новых работ.
Эти неизбежные трудности сопровождались и другими проблемами. Прошло много месяцев, прежде чем пришли какие-то известия о старшем сыне Фрейда, который находился в плену в Италии. Долгое время Фрейд был озабочен попытками сына найти работу, другой его сын еще был студентом, и ему пришлось помогать не только им, но также своему зятю в Гамбурге, не считая остальных членов своей семьи и многочисленных друзей. Экономическое положение Австрии было хуже некуда, и перспективы на будущее — такими же темными. Финансовое положение Фрейда внушало тревогу, а будущее казалось еще более ненадежным. Его заработки не могли угнаться за постоянным ростом цен, и он был вынужден жить на свои сбережения. В октябре 1919 года он подсчитал, что подобное положение сможет продолжаться еще полтора года, но этот расчет базировался на оптимистическом предположении, что инфляция не будет возрастать. В действительности же он потерял все свои сбережения в 150 000 крон (что тогда равнялось 6000 фунтов), и, таким образом, у него не осталось ничего, чтобы обеспечить свою старость. Но более всего его заботило будущее жены, в том случае если она его переживет — как это и случилось. Фрейд застраховал свою жизнь
