Глеб до краев наполнил синие рюмки. Чокнулись молча.
Вино действительно было очень недурное. От него сразу стало тепло и захотелось петь, смеяться и громко, на весь сад, говорить о чем-нибудь приятном. «Эге, — подумал Глеб, прислушиваясь к своим ощущениям и к шороху листвы за перилами веранды, — а ведь я здорово вымотался! Или это винцо из того же погребка, что и спирт, которым угощались те бедняги на аэродроме?»
От этой мысли петь и смеяться сразу расхотелось. Глеб поставил рюмку, взял с блюда яблоко и с хрустом впился в него зубами.
— А что у тебя с правой рукой? — ворчливо поинтересовался Потапчук.
Не переставая сочно хрустеть яблоком, Глеб вопросительно поднял брови.
— Говорят, что левой рукой чокаются только с врагами, — объявил генерал.
Сиверов сделал вид, что поперхнулся.
— Однако, — с трудом проглотив непрожеванный кусок, удивленно сказал он. — Это что-то новенькое! С каких это пор вы стали подвержены суевериям, Федор Филиппович? Да еще таким, которые бытуют исключительно в среде хронических алкоголиков…
— Ох, и распустил я тебя! — заметил генерал. — Ну, допустим, на субординацию тебе плевать, но надо же хотя бы возраст уважать! Вот уже и в алкоголики меня записал…
— Я?! — возмутился Глеб.
— Ладно, ладно, — проворчал Потапчук. — Не люблю я эту пустопорожнюю болтовню, острословие это на пустом месте… Так чем ты был занят целый день?
— Изучал быт и нравы хронических алкоголиков, — сказал Глеб.
Потапчук грозно нахмурился, но Слепой опередил его.
— Честное слово, я и не думал шутить. Так, разве что совсем чуть-чуть… На самом деле, Федор Филиппович, это совершенно не смешно, скорее уж, наоборот. Понимаете, билет — это хорошо, но, как вы сами только что сказали, ответа придется ждать долго. Но я видел вертолет. Даже если у этих ребят имелся свой пилот, что само по себе довольно редко, то был же кто-то, кто им этот вертолет дал! Вертолет — не иголка, его за лацканом пиджака не спрячешь. Словом, как только рассвело, я отправился искать аэродром и, представьте, нашел. Довольно убогое местечко, но кое-какая техника имеется. К сожалению, расспросить тамошнее начальство мне не удалось. Когда я туда прибыл, начальство как раз выносили. Вперед ногами, что характерно. Я там немного потерся в толпе сочувствующих. Специально расспрашивать аборигенов не рискнул, но в таких местах всегда бывает достаточно разговоров, так что информацию можно воспринять непосредственно, буквально всей поверхностью кожи.
— Понес, — негромко вставил генерал, взял графин и наполнил рюмки.
— Виноват, — сказал Глеб, — ваша правда. А это вино — коварная штука, вы заметили? Вас еще не тянет спеть со мной хором «Подмосковные вечера»?
— Не ори, — сказал ему Федор Филиппович. — И что это за молодежь пошла? Пробку понюхают, и готовы…
— Хронические алкоголики, — горестно согласился Глеб. — Я бы сказал, генетические. Впитавшие сивушные масла с молоком матери… Так вот, путем осмотического впитывания сиву… эээ… информации мне удалось узнать, что начальник местного аэропорта и его закадычный дружок, пилот того самого вертолета, любили вечерком пропустить по стопочке прямо на рабочем месте. Говорят, они и днем мимо рта не носили, но это в данном случае неважно. Словом, в последний раз их видели живыми около восемнадцати часов по местному времени. Утром их нашли в кабинете руководителя полетов уже холодными. На столе — два стакана, колбаса, хлеб и солдатская фляжка со спиртом. От этого спирта они, похоже, и преставились. Откуда он взялся, никто, понятное дело, не знает.
— И кто брал вертолет, тоже никому не известно, — закончил за него Потапчук. — Слушай, это какие-то бешеные твари! Отморозки, беспредельщики! Чем они, интересно, думают?!
— Тем же, чем и мы с вами — головой, — сказал Глеб, задумчиво вертя рюмку в пальцах левой руки. Он сидел, отдыхая, в предельно расслабленной позе, свесив под стол правую руку и внимательно глядел в свою рюмку, словно надеялся найти на дне ее ответы на все мучившие его вопросы. — Да, на первый взгляд они действуют, как взбесившиеся маньяки, но мне кажется, что безумием тут и не пахнет. Они действуют не по правилам, они рубят все концы и при этом ведут себя так неосторожно, что мы почти ловим их за фалды. Но вот именно — почти! Почти видели, почти поймали, почти знаем, кто они…
— А «почти» в нашем деле не считается, — в тон ему заметил генерал. — Ох, не знаю, Глеб Петрович, Как-то все это лирикой попахивает, причем такой, знаешь, с сумасшедшинкой.
— А как же иначе? — как-то вдруг переставая горячиться, негромко сказал Глеб и пригубил вино. — А разве вам не кажется сумасшедшей идея в разгар курортного сезона спустить на побережье самый настоящий сель? На первый взгляд — безумие, а кто-то имеет с этого безумия очень неплохие деньги. Ну чем не гений?
— Да какой там гений, — морщась, как от зубной боли, проворчал Потапчук. — Обыкновенный отморозок с богатой фантазией и быстрой реакцией. Работать мы не умеем, вот нам повсюду какие-то гении и мерещатся. Гении людей не убивают.
— Гений и злодейство несовместны, да? — рассеянно переспросил Сиверов. Глаза его бесцельно блуждали по колышущейся завесе виноградных плетей, следя за танцем пылинок в косых солнечных лучах. — Это сказал поэт. Зато другой поэт ввел в обиход выражение «злой гений», Кто из них был прав? Кстати, можете гордиться. Агата Кристи, например, тоже придерживалась вашей точки зрения. «Преступник всегда ниже, а не выше самого обычного человека». Что-то в этом роде…
— Так, — сказал генерал и со стуком поставил на стол пустую рюмку. — Значит, теперь мы будем пить красненькое из синеньких рюмочек и беседовать об изящной литературе.
— Об изящной словесности, — лениво поправил Глеб, по-прежнему вертя в пальцах рюмку и любуясь янтарными гроздьями винограда.
— Что в лоб, что по лбу, — огрызнулся Потапчук. — Меня интересуют конкретные предложения по данному делу, а не высказывания Агаты Кристи.
