– Что скажут у вас в конторе, если я передам это письмо в газеты?
Помощник прокурора бесстрастно посмотрел на меня.
– Что здесь делает этот парень, Эрнандес?
– Я его пригласил.
– Откуда мне знать, что он не перескажет какому-нибудь репортеру все, что здесь говорится?
– Да, он любитель поболтать. Вы с этим столкнулись, когда его засадили.
Лофорд усмехнулся, потом откашлялся.
– Я читал так называемое признание, – четко произнес он. – И не верю ни единому слову. Известно, что на ее долю выпало эмоциональное напряжение, потеря близкого человека, употребление наркотиков, стресс военного времени в Англии, под бомбежками, тайный брак, появление этого человека, и так далее.
У нее, несомненно, возникло болезненное чувство вины, и она пыталась очиститься от него способом перенесения.
Он замолчал и поглядел вокруг, но увидел лишь абсолютно непроницаемые лица.
– Не могу говорить за прокурора, но, по-моему, даже если бы эта женщина осталась в живых, это письмо не дает оснований передавать дело в суд.
– Поскольку вы уже поверили одному письму, вам не хочется верить другому, которое ему противоречит, – язвительно бросил Эрнандес.
– Потише, Эрнандес. Всякий орган правосудия должен принимать в расчет общественное мнение. Если бы ее признание попало в газеты, у нас были бы неприятности. Наверняка. Немало развелось всяких реформистских болтунов, которые только и ждут шанса воткнуть нам нож в спину. Большое жюри и так уже в истерике из-за того, как отделали на прошлой неделе нашего лейтенанта из отдела по борьбе с пороком.
Эрнандес сказал:
– Ладно, это ваши заботы. Подпишите мне расписку.
Он собрал розовые листки, и Лофорд подписал квитанцию. Затем взял письмо, сложил, сунул во внутренний карман и вышел.
Д-р Вайс встал. Добродушный, уверенный, бесстрастный.
– Прошлое слушание по делу семьи Уэйдов провели слишком быстро, – сказал он. – Думаю, на этот раз не стоит его проводить вообще.
Он кивнул Олзу и Эрнандесу, церемонно пожал руку Лорингу и ушел. Лоринг встал, готовясь уйти, потом заколебался.
– Итак, я могу сообщить некоему заинтересованному лицу, что дальнейшего расследования не предвидится? – чопорно осведомился он.
– Простите, что так надолго оторвали вас от пациентов, доктор.
– Вы не ответили на мой вопрос, – резко бросил Лоринг. – Предупреждаю вас...
– Катись отсюда, – сказал Эрнандес.
Д-р Лоринг еле удержался на ногах от ужаса. Затем повернулся и быстрыми неверными шагами вышел из комнаты. Дверь закрылась, и прошло с полминуты, прежде чем нарушилось молчание. Эрнандес встряхнулся и закурил. Потом поглядел на меня.
– Ну? – сказал он.
– Что «ну»?
– Чего вы ждете?
– Значит, это конец? Крышка? Капут?
– Объясни ему, Берни.
– Конечно, конец, – сказал Олз. – Я уже совсем было собрался вытащить ее на допрос. Уэйд не мог сам застрелиться. Слишком высокий процент алкоголя в мозгу. Но, как я вам говорил, для убийства не хватало мотива. У нее в письме, может, и не все правда, но оно доказывает, что она за мужем шпионила. Знала расположение дома для гостей в Энсино. Эта дамочка Леннокс отбила у нее обоих мужчин. Что произошло в доме для гостей, оставляю на ваше воображение. Один вопрос вы забыли Спенсеру задать. Был ли у Уэйда маузер ППК. Да, у него был небольшой автоматический маузер. Мы сами спросили сегодня Спенсера по телефону. Уэйд в пьяном виде терял рассудок. Несчастный подонок либо думал, что убил Сильвию Леннокс, либо действительно ее убил, либо догадывался, что ее убила его жена. В любом случае он рано или поздно все это выложил бы. Конечно, пьянствовать он начал уже давно, но ведь он был женат на красивом ничтожестве. Мексиканец про это знает. Он, мерзавец, вообще почти все знает. Она была воплощенная мужская мечта, но и сама жила в мечте или во сне. Часть ее души была здесь, но другая часть – в прошлом. А если ее иногда к кому-нибудь и тянуло, то не к мужу. Понятно я объясняю?
Я не ответил.
– Вы ведь сами с ней чуть не спутались, правда?
И на это я не ответил.
Олз и Эрнандес оба горько усмехнулись.
– Не такие уж мы кретины, – продолжал Олз. – Поняли, что в этой истории с ее раздеванием есть доля правды. Вы насели на Кэнди, и он не стал спорить.
Он был сбит с толку, обижен, он любил Уэйда и хотел знать все точно. А узнав, пустил бы в ход нож. Все это он считал своим личным делом. Он за Уэйдом не шпионил, не стучал на него. Жена Уэйда шпионила и нарочно путала карты, чтобы заморочить мужу голову. Все сходится. В конце, по-моему, она его стала бояться. И Уэйд не сбрасывал ее ни с какой лестницы. Она случайно поскользнулась, а он хотел ее поймать. Это Кэнди тоже видел. – Все равно не понятно, почему она хотела, чтобы я жил у них в доме.
– Могу назвать несколько причин. Есть такой известный прием. Любой полицейский сталкивается с ним сто раз в жизни. Вы были неизвестной величиной – помогли Ленноксу бежать, дружили с ним и, возможно, были посвящены в его тайны. Что он знал и что он вам сказал? Он взял с собой револьвер, из которого убили Сильвию, и знал, что из него стреляли. Она могла подумать, что он так поступил ради нее. То есть знал, что стреляла она. Когда он покончил с собой, она решила, что наверняка знал. Но как быть с вами? Вы по-прежнему оставались неизвестной величиной. Она хотела вытянуть из вас все, что можно. Обаяния у нее хватало, а тут и предлог подвернулся, чтобы с вами познакомиться. А если бы ей понадобился козел отпущения, вы и на это годились.
– Слишком уж много она, по-вашему, знала, – возразил я.
Олз сломал сигарету пополам и стал жевать половинку. Вторую засунул за ухо.
– Еще одно объяснение – ей был нужен мужчина, здоровенный парень, который сумел бы ее задушить в объятиях и воскресить ее мечту.
– Она меня ненавидела, – сказал я. – Это не подходит.
– Конечно, – сухо вставил Эрнандес. – Вы ее оттолкнули. Но это она бы пережила. А потом вы взорвали перед ней мину, да еще при Спенсере.
– По-моему, ребята, вы недавно были у психиатра.
– Черт побери, – сказал Олз, – не знаете вы, что ли? Да они от нас не вылезают. Двое у нас просто на зарплате. Наш бизнес стал филиалом врачебного рэкета. Так и лезут в тюрьму, в суд, на допросы. Пишут доклады по пятнадцать страниц, почему какой-нибудь недоносок ограбил винную лавку, или изнасиловал школьницу, или сбывал наркотики в старших классах. Через десять лет мы с Эрнандесом вместо того, чтобы стрелять в тире и подтягиваться на турнике, будем заниматься тестами Роршаха и словесными ассоциациями. На дело будем выезжать с детектором лжи и сывороткой правды в черном чемоданчике. Жалко, не попались нам те четверо макак, которые обработали Большого Вилли Магоуна.
Мы бы им устроили адаптацию и научили любить своих мамочек.
– Так я пойду, пожалуй?
– Не убедили мы вас? – спросил Эрнандес, щелкая резиновой ленточкой.
– Почему, убедили. Дело умерло. Она умерла, все умерли. Все улажено, официально и аккуратно, как полагается. Осталось идти домой и про все забыть. Так и сделаю.
Олз достал из-за уха полсигареты, взглянул на нее, словно удивляясь, как она туда попала, и швырнул через плечо.
– Что вы скулите? – сказал Эрнандес. – Если б у нее запас револьверов не кончился, она бы и вас
