Может быть, ему даже следовало убить клятвопреступницу, а затем покарать и самого себя, совершив последнее деяние, достойное рыцаря Света.
Только ему не хотелось делать этого. А хотелось только гладить по волосам Синтию, чувствуя, как с каждым прикосновением все тише и тише становятся рыдания, как девушка прижимается к нему теснее и теснее, словно ища защиты. И еще он вдруг понял, что теперь, именно теперь, он способен дать ей эту защиту.
Они молчали… говорить было не о чем. Все было вполне ясно без всяких слов — вампирочка сделала то, что считала нужным, то единственное, что могло сохранить жизнь ее умирающему спутнику. Хотел ли этого спутник, был ли он готов к этому, стремился ли продлить свое существование подобной ценой? В тот момент мнение рыцаря интересовало девушку в наименьшей степени. Может, она смертельно боялась потерять единственного человека, который стал ей дорог, который стал для нее почти так же близок, как родители, павшие от мечей мингов в недалеком, но уже уходящем в туман памяти прошлом. И вот это прошлое повторяется — снова пришли минги, дабы отобрать у нее того, кого она, наверное, любила. Или ей просто не хотелось остаться одной в этих безлюдных, но все равно враждебных лесах? Синтия сейчас не хотела разбираться в собственных чувствах… это было, наверное, и невозможно — придет время, все успокоится, и тогда она поймет, наверняка поймет, кем стал для нее темплар Шенк Легран: спутником, другом… или чем-то гораздо, бесконечно большим?
Наконец, как следует выплакавшись, она отстранилась от Шенка и, вытерев кое-как глаза, а больше размазав по лицу грязь, спросила все еще дрожащими губами:
— Ты… ты простишь меня? П-простишь?
Он вздохнул и обреченно кивнул. А что ему еще оставалось?
— Как ты?
Девушка покачала головой:
— Неважно… серебряные стрелы… я вынула их, но раны не заживают.
— Давай я посмотрю.
Она покорно откинулась на спину. Темплар отодвинул в сторону изрядно напитавшуюся кровью ткань, затем и вовсе разрезал балахон, открывая глубокую рваную рану — чаще наконечники арбалетных болтов делают бронебойными, узкими, гранеными, легко пронзающими кованые детали доспеха. Но эти стрелы делались не на человека — на вампира. И острие болта было больше похоже на кленовый лист — такую стрелу остановила бы, пожалуй, даже дешевая кольчуга, но, попадая в незащищенное тело, наконечник наносил страшную рваную рану.
Губы зашептали привычные слова… и вдруг он вздрогнул, стиснув зубы. Тут же вскрикнул — нижнюю губу пронзила короткая боль, что-то теплое потекло по подбородку. Синтия тут же вскинулась… и вдруг слабо улыбнулась.
— Ты губу прокусил,
— Чем? — оторопело посмотрел на нее темплар и тут же понял…
Против воли его рука дернулась к кровоточащей губе, пальцы коснулись… да, он, конечно, не раз видел клыки Синтии, но было невероятно странно ощупывать собственные зубы, вдруг выросшие до невероятных размеров. Сразу вспомнилась боль, что рвала челюсти… Он смахнул кровь с подбородка, с каким-то внутренним удовлетворением отметив, что ранка уже затянулась. Похоже, ему предстоит на своей шкуре испытать невероятные возможности вампиров по части заживления ран…
Но ведь это означает и то, что остальные возможности… и потребности вампиров станут теперь для него естественными и кое в чем даже необходимыми.
Рана Синтии пульсировала, не желая затягиваться. Плохая рана — если бы речь шла о человеке. Шенк с уверенностью мог бы сказать, что глубокий разрез чуть пониже молодой, аккуратной груди наверняка достигает сердца… Кровь сочилась, стекая тонкой струйкой по бледной коже, а он все не мог собраться с силами. Сикста говорила, что вампиры суть порождение Тьмы. А ее Дар, Дар Знаков Силы, — это Дар самого Света… если так, то он утратил этот Дар, как и шанс уйти к Свету после смерти. Или все это не более чем слова и умение пользоваться Знаками идет не от Света или Тьмы, а от того неощутимого, незримого, что позволяет одним извлекать из музыкальных инструментов нежные звуки, другим — облекать мир в краски, а третьим — призывать на помощь магические силы? Если Синтия права и Знаки — не более чем магия, то… То у него все получится.
И все же в глубине души теплился страх. Страх, что слова Сиксты окажутся истиной, что Свет отвернется от него, лишив своего благоволения, лишив Знаков, что давно уже стали верными помощниками. Но главное — это будет означать, что он и в самом деле попал под власть Тьмы, безо всякой надежды хотя бы когда-нибудь вернуться к Свету…
Он снова принялся было читать слова, призывающие Знак, — и белое сияние привычно охватило руки, края раны слились, выдавив наружу стремительно темнеющую кровь. Шенк выждал несколько мгновений, затем аккуратно провел рукой по ране — корка легко отвалилась, оставив розовый шрамик размером с большую монету. Рыцарь улыбнулся с оттенком удовлетворения — что ж, Знаки по-прежнему с ним, значит… Да какая разница, что это значит?! Важно лишь, что он сможет помочь этой милой дурочке, которая сделала то, что считала нужным, навеки изменив его жизнь. И он, если заглянуть в самую глубину сердца, все-таки был ей благодарен. Во всяком случае, она дала ему шанс закончить дело, ради которого он пришел в этот лес.
Он принялся затягивать вторую рану. Синтия тихонько скулила — вряд ли ей было больно, скорее она просто ожидала вспышки боли и готовилась встретить ее воплем — а та все не приходила. Наконец лечение было завершено, и Шенк вытер со лба выступивший пот. Раны потребовали неожиданно много сил, но эффект оказался разительным. С лица Синтии сползла болезненная белизна — загорелым оно, разумеется, не стало, просто приобрело природную, вполне естественную бледность. И глаза больше не казались наполненными страданием.
— Спасибо… — Она увидела его лицо, ойкнула, — Я… я сейчас, подожди…
Она вскочила — легко, словно совсем недавно не лежала пластом, едва способная медленно передвигаться — и умчалась куда-то.
Когда она вернулась, Шенк сидел на том же месте и почти в той же позе, тупо разглядывая свой меч. Вернее — обломок длиной не более трех ладоней. Он поднял глаза на девушку:
— Я не помню, как сломал меч. Странно, правда?
— Ты ударил мечом по этой… этому… в общем, она… оно исчезло, а меч сломался. Вернее, исчез. В смысле.., — Она окончательно запуталась. А затем протянула ему…
Темплар отшатнулся, как будто ему в лицо ткнули горящим факелом. В руках девушки был кролик. Живой, все еще пытающийся вырваться — но тонкие пальцы вампирочки держали его надежнее веревок.
— Шенк, послушай… — Казалось, гримаса отвращения на его лице причиняет девушке настоящую боль. — Тебе придется с этим смириться. Или умереть.
— Я… — Он сделал паузу, затем заставил себя посмотреть на кролика. — Я не могу.
С раннего детства — а воспитанники Семинарии отнюдь не были белоручками — ему приходилось отрабатывать «кухонные уроки», забивая и потроша дичь и домашнюю живность, что доставлялась в Цитадель. Да и потом он с равной легкостью вгонял стрелу в горло оленю или меч в живот человеку. Ибо если сомневающийся охотник ложится спать голодным, то сомневающийся воин и вовсе живет только до первой стычки.
Но сейчас он ничего не мог с собой поделать, хотя прекрасно понимал, что Синтия абсолютно права. Теперь это его судьба, его удел. Глупо умирать от жажды, стоя возле хрустально-чистого родника. Или даже возле грязного, затхлого, подернутого ряской болота. Рано или поздно ему все же придется смириться с тем, что его новое тело нуждается не только в добром окороке и кружке пива, но и кое в чем ином. Кое в чем таком, что поставило вампиров на грань вымирания, превратило их в преследуемых, загнанных, несчастных созданий. Теперь он стал одним из них — и даже хуже. Рыцарь Света, ставший созданием Тьмы. Многие ль его бывшие друзья и знакомые, магистры и служители Ордена, не сочтут это подлейшим, коварнейшим предательством всего святого, ради чего существует сам Орден?
— Давай поговорим об этом позже, — прошептал он, и в голосе его звучала мольба. Но Синтия была непреклонна.
