предпримет решительные шаги не «тогда, когда ему приспичит, а когда она будет готова.
— Да, это правда. То, что настало время страсти, определяет женщина, не мужчина. — Его глаза пристально смотрели в аквамариновые очи. Он взял девушку за руку и вначале нежно поцеловал доверчиво раскрывшуюся ладонь, а потом тонкое благоуханное запястье. — Вчера ночью ты яростно доказывала мне, что для тебя пробил час тех страстей, для которых, по моему мнению, ты еще не созрела. Ты все еще настаиваешь? Или ты передумала, мой цветочек?
— Теперь.., теперь я уже не знаю, — сказала она. — Прошлой ночью ты воспламенил мои чувства своими прикосновениями, и я возжаждала большего… А теперь я этого уже не чувствую. — Она попыталась было высвободить руку, но он не отпускал нежной ладошки.
— Пойдем, — твердо сказал он, уводя ее из сада. — Сейчас проверим, смогу ли я вновь воспламенить твои чувства и заставить ощутить вчерашнее…
— Может, я больше и не воспламенюсь… — холодно отвечала она, все еще злясь.
Карим еле удержался, чтобы не хмыкнуть в ответ на столь дикое предположение.
— Сегодняшний день станет для тебя памятным, моя прекрасная Зейнаб, — говорил он, ведя ее по лестнице в спальню. — Скорее всего, ты просто не сможешь постичь ничего из того, чему я буду тебя учить, если не поймешь на собственном опыте, что же такое акт любви. Девушки, которых я до сих пор обучал, поголовно были непорочны. Они либо вообще не знали, что бывает у мужчины с женщиной, или знали ничтожно мало. Ты же из другого теста. Ты сильно пострадала от рук двух негодяев. Но ты не знаешь, сколь сладким может быть слияние двух тел… Когда ты пожелаешь, мой цветочек, я покажу тебе, что акт любви сладок, но в нем есть также и доля безумия… Когда ты поймешь это, Зейнаб, ты быстро преуспеешь в занятиях.
— Возможно, мой господин, — милостиво допустила она.
— Теперь разоблачись, — сказал он ей уже в спальне. — Не так быстро. Кафтан чудесен. Как он попал к тебе?
— От Донала Рая, — сказала она, грациозно освобождаясь от тонкого шелка. — Он объяснил Оме, что это мавританское платье и что нам пора к нему привыкать. Оно мне нравится. Прикосновение шелка к коже куда приятнее, чем прикосновение льна или шерсти, вещи из которых я привыкла носить…
Он кивнул, соглашаясь:
— А теперь раздень меня, Зейнаб.
— Да, мой господин, — отвечала она, изо всех сил стараясь выказывать покорность. Она сняла с его плеч длинный плащ, сложила его и аккуратно повесила на спинку стула. Потом развязала тесемки у ворота белоснежной сорочки и стянула ее с мужского тела. Вдруг ей захотелось погладить его по мускулистой груди, но она сдержалась и, аккуратно сложив рубашку, положила ее на стул. Потом нежные пальчики некоторое время безуспешно сражались с тяжелой пряжкой кожаного ремня.
— Позволь, я сам.
Большие ладони на мгновение накрыли ее ручки. Зейнаб словно окатило горячей волной. Он сам снял ремень и положил на тот же стул.
— Коснись меня, — сказал он.
Девушка подняла на него непонимающие глаза.
— Мои прикосновения вчера ночью подарили тебе наслаждение, правда? А твои касания будут приятны мне. Мужчина любит ощущать на своем теле нежные руки красавицы, Зейнаб.
Видя, что она колеблется, он взял обе ее руки и приложил к своей груди. Пальчики Зейнаб робко принялись блуждать по его груди, проводя по темной растительности. К ее изумлению, волосы оказались на удивление мягкими… Осмелев, она провела ладонями по его плечам, потом по мощной спине.
— Ты очень силен, правда? — спросила она, ощупывая железные мышцы.
…Тело его было таким твердым на ощупь и казалось поразительно сильным. Ладони ее оказались на стройной талии, и, уже не понукаемая никем, Зейнаб принялась стягивать с него панталоны, распуская шнурок у пояса, который почему-то никак не хотел поддаваться.
— Тебе будет удобнее, если ты встанешь на колени, — сказал Карим.
Она повиновалась, но изо всех сил старалась не смотреть туда… Девушке казалось, что она еще не совсем готова бестрепетно смотреть на мужское достоинство. Поэтому она сосредоточила внимание на его железных бедрах. Освободив тело Карима от панталон, она коснулась его тела и поразилась, насколько крепки мускулы. Отступив, она быстро поднялась на ноги, взяла панталоны, тщательно разгладила ткань и положила их на стул, где лежала остальная одежда.
— Видишь, все очень просто, правда? — с улыбкой он притянул девушку к себе, прильнув губами к ее светлым волосам.
Сердце Зейнаб бешено заколотилось. Что за сладкая тайна заключена в мужском касании, которая заставляет ее трепетать?
— А Рабыня Страсти всегда разоблачает своего господина? — спросила она, изо всех сил стараясь сохранить контроль над собой.
— Если он этого пожелает. Она купает его — этому ты сегодня училась, она одевает и раздевает владыку… Все, что бы она ни делала, должно доставлять ему наслаждение того или иного рода. Она ведь не просто наложница. Она — нечто куда большее. Она должна в совершенстве овладеть искусством испытывать наслаждение, для того чтобы господин ее уверился, что он лучший любовник на свете, даже если это и не так… Одно его касание должно обволакивать ее дурманом страсти. — Он взял ее за подбородок и взглянул прямо ей в глаза. — К тому же Рабыня Страсти никогда не теряет головы, даже когда волны страсти захлестывают обоих. Ты понимаешь меня?
— Не уверена… — тихонько прошептала Зейнаб.
— Придет время — и ты это поймешь.
— Я должна научиться отделять мысли от чувств… — задумчиво произнесла она. — В этом ведь секрет, Карим-аль-Малика? — Она вопросительно поглядела на учителя. Она жаждала учиться. Никогда больше не хотела она пасть жертвой мужчины, кем бы он ни был — пусть даже царем ее и властелином. Судьба ее должна быть в ее собственных руках! Вот ключ к тому, чтобы выстоять в этом новом для нее мире!
Карим согласно кивнул, довольный тем, что она с такой легкостью проникла в потаенный смысл его слов. Снова внимательно поглядел ей в лицо и вдруг без всякого перехода спросил:
— Ведомо тебе, сколь потрясающе ты красива, Зейнаб?
— Я знаю, как выгляжу, — отвечала она, — ведь Груочь, сестра моя, была точной моей копией. Только глаза чуть разнились по цвету, но об этом знали немногие. Я видела свое лицо в чистых водах нашего озера. Груочь частенько жаловалась, что нет у нас зеркала… Да мы в жизни ни одного зеркала не видели, нам лишь рассказывали, что оно чистое, до блеска отполированное, и в него можно смотреться. Я знаю, что лучше многих, но что красива…
— Да, очень красива, — уверил ее Карим, касаясь пальцем нежной щечки. — На свете много типов красоты, Зейнаб, но тот, к которому принадлежишь ты, непревзойден и дороже всего ценится. Не думаю, чтобы во всем гареме Абд-аль-Рахмана нашлась гурия, подобная тебе.
Карим крепко обнял девушку, руки его сомкнулись на ее ягодицах, и он почувствовал, что она подалась к нему всем телом…
Ладошки ее оказались на его груди, она силилась вздохнуть — и не могла… Он улыбнулся, глядя прямо в аквамариновые очи, и теплая волна захлестнула Зейнаб. Ноги ее подкосились. Подхватив девушку на руки. Карим перенес ее на ложе. Встав на колени подле нее, он медленно проговорил, не сводя с нее глаз:
— Один грубиян уничтожил твою девственность. Другой, подобный ему, изнасиловал тебя. Но сердцем и душою ты все еще девственна, Зейнаб. Сегодня ночью я буду любить тебя так, словно никто еще не касался тебя…
Губы его коснулись ее губ с такой нежностью, на которую она считала мужчин неспособными… Сердце ее, казалось, вот-вот выскочит из груди. И словами, и действиями он потряс ее. Когда он лег подле нее на матрац, подавшийся под тяжестью его тела, одно лишь прикосновение его обнаженного тела лишило ее рассудка. Карим взял ее трепещущую руку, она ждала, что будет дальше… Слова его звучали в ее ушах:» Сердцем и душою ты еще девственна «. Да, сущая правда! Но как он узнал об этом? Как умудрился он ощутить ее боль, боль, которую она сама от себя таила, в которой стыдилась себе признаться? Выказать слабость — значит позволить другим взять над собою верх, с горечью думала Зейнаб. Это был один из
