нибудь…
— Если ты устала, может быть, сперва отдохнешь?
— О нет, мой господин! — решительно возразила она. — Я восстановлю силы, и мы продолжим. Я хочу взять от своего учителя как можно больше…
Карим хмыкнул. Потом велел:
— Прикажи Оме принести большую миску устриц. Они быстро вернут мне силы.
— Тогда и я стану есть их вместе с тобою, — смеясь, отвечала Зейнаб. — Ты строгий учитель, мой господин, но я обещаю быть прилежной.
— Надеюсь, так оно и будет, — рассеянно сказал он, думая о том, что те месяцы, что им предстоит провести вместе, будут для него нелегки. То, что он чувствовал к этой девушке, было непохоже ни на что, прежде им испытанное… Неужели он влюбляется в нее? О, если это так, то надо с этим бороться… Она никогда не сможет принадлежать ему. Он твердил себе, что обладает этим юным телом лишь с целью обучить невольницу науке любви, чтобы она овладела мастерством дарить мужчине величайшее наслаждение. Так циркач дрессирует зверя… А любить ее или же позволить ей полюбить себя… Это бесчестие, это позор! Позор для всех!
…Самаркандской Школы Учителей Страсти больше нет. Он был одним из последних учеников — тогда те, кто обучал его, были уже очень стары. Теперь ни одного из них не осталось в живых. Никто не принял из их слабеющих рук бразды правления… Человечество деградирует — наука любви больше не в чести. Большинству нет до этого никакого дела. И Учителя, понимая это, передали свои секреты всего нескольким последним ученикам — и исчезли с лица земли, словно их никогда и не существовало…
…Никто толком не знал, откуда появились Учителя Страсти. В школе робко поговаривали о жрецах и жрицах какой-то древней богини любви — мол. Учителя произошли от них… Но как бы то ни было, а школы больше не существует… А он сам — один из последних Учителей Страсти на всей земле. Едва ли есть еще человек шесть, но они разбросаны по всему миру. В основном они живут на Дальнем Востоке. Вот отчего Рабыни Страсти столь высоко ценятся в Аль-Андалус, вот почему их так ничтожно мало…
Но несчастье с Лейлой и смятение в его душе, вызванное этой непостижимой Зейнаб, красноречиво свидетельствовали, что он не может больше заниматься своим искусством. Скорее сего, ему следует осесть где-нибудь, стать почтенным купцом… Да, когда он вышколит Зейнаб, как подобает, и преподнесет ее калифу, он женится — ведь именно этого жаждет его семья. Естественно, невеста будет непорочной. Он может поразвлечься, образовывая молодую супругу и наложниц, которых непременно заведет. Но никогда больше не возьмется он за свое ремесло. Никогда больше из рук его не выйдет Рабыня Страсти.
Зейнаб смышлена, а для женщины так просто необыкновенно умна, и схватывает все на лету. Год — не более… За это время он вполне успеет обучить ее всему, что нужно, чтобы ублаготворить калифа и выжить в гареме. Он сам подарит ее Абд-аль-Рахману — и все будет кончено! Никогда больше не вспомнит он об этой Зейнаб! Никогда!
ЧАСТЬ II. Ифрикия. 943 — 944 г, н.э.
Темные воды реки Лиффи ласково обтекали изящный корпус» И-Тимад «, словно руки влюбленного, нежно ласкающие тело юной девы. Корабль был воистину прекрасен: легкий и стройный, около двух сотен футов в длину и тридцать в ширину.» И-Тимад» могла принять на борт сто двадцать тонн груза. Сейчас трюмы корабля были заполнены до отказа подарками, посланными Доналом Раем кордовскому калифу. Церемония дарения будет обставлена с потрясающей пышностью…
Кое-что из подарков было поручено Кариму купить в Ифрикии: в Эйре их было не достать ни за какие деньги. Донал Рай щедро заплатил за фрахт судна, да еще и одарил всю команду, которая всегда обычно получала долю выручки от продажи товара.
На борту располагалась комнатка под черепичной крышей… Там был и маленький кирпичный очаг, установленный на глиняной подставке. И даже жаровня из стальных прутьев. Здесь же хранились съестные припасы: головки сыра, связки лука и чеснока, корзина яблок и мешок муки. Все это занимало полки над очагом. Над жаровней на полочке стояли два сосуда — с солью и шафраном. А в углу в своих клетках квохтали куры и возились три жирные утки.
На корабле было три палубы. На верхней находилась капитанская каюта. Там все было аскетически просто: койка, стол, несколько стульев, маленькая дверь и одно окошко, которое можно закрывать на ночь или же в непогоду.
Подле капитанской каюты на палубе был небольшой навес, под которым стояло несколько стульев — там женщины могли дышать свежим воздухом, не боясь посторонних глаз. В хорошую погоду они с радостью покидали тесную каюту…
На другой же палубе было царство матросов. Там они на ночь подвешивали свои веревочные гамаки. Здесь же стоял длинный стол, за которым команда обычно обедала. Как правило, Аллаэддин-бен-Омар спал в капитанской каюте, но во время этого необычного рейса и капитан, и первый помощник проводили ночи вместе с командой, уступив единственную более или менее комфортабельную каюту дамам, к тому же те ночью были под надежной охраной.
Карим-аль-Малика заранее решил, что на корабле не место для занятий искусством любви. До тех пор пока Зейнаб и Ома надежно отделены от матросов, а те понимают, что собственность калифа под надежной охраной капитана, проблем возникнуть не должно. Ведь женщина — нежеланный пассажир на судне…
Перед дальней дорогой девушки пошли в баню искупаться, а после старая Эрда, обливаясь непритворными слезами, долго махала им на прощание.
— Что за дивное будущее у вас, мои курочки! — рыдала она. — О, чего бы я ни отдала, чтобы вновь стать юной или хотя бы зрелой, в самом соку…
— Я уже немолод, — услышав ее причитания, заметил Донал Рай. — Но, как ни силюсь, не могу припомнить тебя ни юной, ни даже зрелой, моя верная Эрда.
Старуха мрачно зыркнула на господина и, в последний раз простившись с девушками, сказала:
— Да сохранит вас Господь, цыплятки мои, и да пошлет вам Небо счастливую судьбу! — и поспешила прочь, бормоча под нос что-то о тяжкой доле и жестоком хозяине…
— Я отослал бы тебя вместе с ними, если бы только ты могла пережить разлуку со мной, — бросил Донал Рай ей вслед.
— Она чересчур стара для крутых перемен в жизни, — сказала Зейнаб. — Будь она хоть чуточку моложе, я просила бы тебя отпустить ее с нами. Никто в жизни не относился к нам с такой добротой, Донал Рай, может быть, кроме тебя.
— Хм-м-м… — Хозяин даже слегка покраснел. — Учти, в тебе меня привлекла лишь твоя несравненная красота. Будь ты не столь прекрасна, я быстренько сбыл бы тебя с рук какому-нибудь викингу. Крепко- накрепко запомни, Зейнаб: не верь никому, кроме себя самой и собственных предчувствий. И не осрами меня перед калифом! Ты станешь несравненной Рабыней Страсти — и милости Абд-аль-Рахмана ко мне, недостойному, будут бесконечны. Помни это!
— Я запомню это, Донал Рай, — пообещала девушка. И, прежде чем выскользнуть из комнаты в сопровождении Омы, стремительно поцеловала его в щеку.
Донал Рай изумленно дотронулся до того места, которого коснулись нежные губки, но переборол себя и тотчас же деловито обратился к Кариму-аль-Малнке:
— У тебя довольно золота, чтобы купить лошадей и верблюдов, а также чтобы одеть девушку как принцессу. Она не должна явиться пред очи калифа в нищенских лохмотьях — нет, дева должна выглядеть как богатая и благородная невеста. Конечно, того, что я дал тебе, сын лучшего моего друга, недостаточно, чтобы Отблагодарить за то, что ты делаешь для меня, но учти: теперь я в долгу перед тобою, Карим-аль- Малика. Ты знаешь, я человек благодарный… А пока… Да будет море милостивым к тебе, и пусть ветры побыстрее принесут твой корабль к родным берегам! Мужчины пожали друг другу руки и расстались. «И- Тимад» покинула гавань Дублина на заре, легко скользя из устья Лиффи прямо в открытое море, где шхуну подхватили легкие волны, и свежий ветер тотчас же наполнил расшитые золотом паруса. Некоторое время вдали еще можно было различить туманные скалы Эйре. Поблизости не было судов — моряки опасались шторма и морских змеев. Все, пожалуй, кроме бесстрашных викингов. Мавры же оставались в душе жителями пустыни и не жаловали дальних плаваний.
Отважная «И-Тимад» стремилась к югу, обогнув тот туманный берег, который бритты зовут Краем Земли. Потом она скользнула в пролив между островом Ушант и побережьем Британии. Дни на исходе лета стояли
