откровенно говоря, только и ждали, чтобы их кто-нибудь присвоил. Он выжидал, укрепляя свои позиции, и между делом готовился нанести удар. Теперь, когда настало время действовать, у него все было продумано на десять ходов вперед.
Он знал, что с переводом денег Севрука на собственный секретный счет проблем не возникнет. Операция по выкачиванию принадлежавших Школьникову и его фирме капиталов тоже была давным-давно подготовлена: оставалось, что называется, нажать кнопку. Ту самую кнопку, на которой Караваев держал палец уже целый год, давая людям, которые считали себя его хозяевами, покрепче запутаться в сплетенной им паутине.
Кнопкой был тот самый двойной проект торгового центра, который так мастерски выполнил убитый архитектор. Нужно было сделать так, чтобы дядюшка и племянник передрались насмерть из-за этого проекта, и несколько дней назад Караваев начал весьма успешно действовать в этом направлении. Разумеется, он и не думал уничтожать обнаруженные в чемодане Голобородько копии обоих проектов: для этого нужно было уж совсем лишиться рассудка. В точно рассчитанный момент Караваев сдал Севрука Школьникову, а позавчера бандеролью отправил племянничку ксерокопии обоих проектов – пусть почешется, пытаясь понять, кто из его окружения держит его на крючке. Единственный практический вывод, к которому он придет в результате своих размышлений, это то, что любимый дядюшка стал для него слишком опасен и его пора убирать. С таким поручением он обратится конечно же к Караваеву, а уж Максим Владимирович позаботится, чтобы покушение вышло не слишком удачным – ровно настолько, чтобы Школьников остался жив и понял, откуда дует ветер. И тогда выйдет прямо по Корнею Чуковскому: волки от испуга скушали друг друга. А после этого оставшийся без хозяев Макс Караваев спокойно, ни на кого не оглядываясь, очистит счета, номера которых известны только Школьникову, Севруку и ему, грешному…
Он посмотрел на часы, закурил и откинулся на спинку сиденья, уперевшись стриженным по-военному затылком в подголовник. “Хорошо, – подумал он. – Ах, как славно все складывается! Конечно, эта операция не может служить образцом изысканности, но к чему лишние навороты? Когда хочешь оттяпать кому-нибудь голову, проще взять топор, чем изобретать какую-нибудь невиданную лазерную пушку. И в чужой карман проще залезть рукой, чем промышленным манипулятором с дистанционным управлением.
Сколько бы ни ныли разные моралисты о том, что воровать грешно, только таким путем можно выбраться из дерьма, в которое нас втоптали восемьдесят с лишним лет назад. Да и тогда, до революции, все было точно так же: кто смел, тот и съел. Покажите мне, в самом деле, хоть одно крупное состояние, нажитое безупречно честным путем. Да хотя бы и мелкое… Больше риск – крупнее куш, вот и все. А у кого не хватает ума и решительности на то, чтобы украсть, тот всю жизнь ходит с дырками в карманах и кичится своей честностью: больше-то ему, бедолаге, гордиться нечем."
«Не о том думаю”, – решил он, выбрасывая недокуренную сигарету в окно. Окурок запрыгал по пыльному асфальту, рассыпая короткие, сразу же гаснущие искры, откатился в сторону, упал в неглубокую выбоину и остался там, дымя, как потерпевший крушение “боинг”. “Отвлеченные размышления – это хорошо, – размышлял Караваев, энергично крутя ручку стеклоподъемника. – Но мы их оставим на потом, чтобы было чем заняться, сидя на мраморной террасе с видом на теплое ласковое море. А пока что есть конкретные вопросы, требующие принятия конкретных решений. Работать надо, господа. Надо шевелить фигурой, пока кто-нибудь пошустрее не сожрал кусок, который мы с вами только-только нацелились положить в свою миску…»
Он повернул ключ, и двигатель послушно ожил, сразу превратив сделанную из железа, стекла и пластика коробку автомобиля в нечто одушевленное и отдельное от всего остального мира. Это ощущение усилилось, когда машина тронулась с места и, плавно набирая скорость, двинулась вперед. “Так и должно быть, – подумал Караваев. – Ты – отдельно, а весь остальной мир – отдельно. И не просто отдельно, а против тебя, и ты должен, обязан держать оборону и побеждать – один против всех, без отдыха и без пощады. Иначе сомнут, раздавят и положат под двери вместо половичка – ноги вытирать…"
Когда до загородного дома Владислава Андреевича оставалось не более полукилометра, Караваев расслышал едва различимый из-за шума работающего двигателя звук отдаленного выстрела. За первым выстрелом прозвучал еще один, а потом целая серия: бах!., бах!., бах!., бах! По мере приближения к дому пальба звучала все отчетливее, и вскоре у Караваева не осталось никаких сомнений: стреляли на усадьбе Школьникова.
Караваев вслушался в возобновившуюся стрельбу, которую на таком расстоянии можно было с легкостью принять за что-нибудь другое – за удары выбивалкой по ковру или молотком по доске, например. Но Максим Владимирович был человеком опытным и никогда не путал божий дар с яичницей. На даче Караваева именно стреляли, причем не из чего попало, а из двенадцатизарядного винчестера, который обычно висел у Владислава Андреевича над камином на специальных крючьях и выглядел как более или менее правдоподобный муляж. О том, что это вовсе не муляж, знали немногие, и Караваев, естественно, относился к числу этих посвященных. Однажды он даже сподобился пострелять из этой штуковины: хозяин предложил, и он из вежливости не стал отказываться, хотя, в отличие от многих особей мужского пола, не испытывал болезненной тяги к оружию. Оружие было для него просто инструментом, предназначенным не для получения удовольствия, а для решения конкретных задач. Молоток существует для забивания гвоздей, а оружие – для убийства и ни для чего более. Караваев был в этом твердо убежден и никогда не обнажал оружие просто так. Он даже никого никогда не пугал оружием – а зачем? Зачем тыкать в человека стволом и зловеще шипеть: “Сиди тихо, а то убью!”, когда быстрее, проще и надежнее на самом деле убить того, кто тебе мешает?
Дубовые ворота неожиданно показались впереди. Тут был какой-то секрет: казалось бы, и дорога знакомая, ровная, и поворотов никаких, и местоположение дома известно, а вот поди ж ты, каждый раз эти ворота словно из-под земли выныривают!
Караваев плавно затормозил. Канонада во дворе стихла на какое-то время, чтобы тут же возобновиться с новой силой. “Бедные соседи, – подумал подполковник. – Не хотел бы я иметь загородный дом через забор от этой линии фронта…” Впрочем, до соседнего дома отсюда было метров двести лесом, так что канонада хоть и доносилась до соседей, но все-таки не оглушала.., наверное. И вообще, Школьников, как человек неглупый и, в общем-то, неплохо воспитанный, наверняка выбирал для своих экзерсисов время, когда в соседних коттеджах никого не было.
Караваев вышел из машины и толкнул калитку. Та открылась легко и беззвучно. Школьников стоял спиной к воротам в самом дальнем углу двора и перезаряжал винчестер. Напротив него располагалась сложенная из просмоленных железнодорожных шпал стенка размером примерно три на три метра, вся исклеванная пулями. Перед ней была еще одна стенка, совсем невысокая, и на ее верхнем краю, как на витрине, были выставлены разнокалиберные жестянки из-под пива, кока-колы, томатной пасты, оливок и водоэмульсионной краски. Жестянки были мятые, кое-где простреленные навылет, а те, что покрупнее, и вовсе напоминали решето.
"Старый козел, – подумал Караваев о хозяине. – Развлекается!.. Хоть бы калитку запер, что ли. Милое дело – засадить ему промеж лопаток под эту канонаду. Даже прятаться не нужно. Открывай калитку, наводи ствол и шмаляй. А если подобрать такой же калибр, как у старика, то местные пинкертоны, глядишь, спишут все на несчастный случай. Баловался, дескать, с оружием, и нечаянно застрелился…
Интересно, давно он патроны тратит? Патрончики к этому ружьецу, между прочим, стоят не так уж мало. Доллара по два, а то и по три штучка. Не жалеет денег наш старикашечка, ох не жалеет! Надо бы сказать ему, что ли: ты, дескать, поэкономнее, приятель, потому как твои денежки скоро станут моими, и нечего их на ветер пускать…"
Школьников закончил набивать патронами магазин винтовки, небрежным жестом передернул скобу затвора и плавно вскинул винчестер к плечу. В этот момент Караваев в чисто экспериментальных целях кашлянул в кулак. Он стоял у самой калитки, метрах в пятидесяти от старика, у которого к тому же наверняка до сих пор звенело в ушах после предыдущей серии выстрелов, и был уверен, что Школьников его не услышит. Владислав Андреевич тем не менее услышал. Не опуская ружья, он стремительно повернулся на каблуках. Вороненый ствол винчестера уставился на Караваева, и, несмотря на расстояние, подполковник был уверен, что заряженное ружье смотрит ему точно между глаз. Все-таки старик был железный, и Караваев подумал, как жаль, что у этого железного человека нет и теперь никогда уже не будет детей. Бедный генофонд нации, подумал Караваев и еще раз кашлянул в кулак.
– Нихт шиссен! – жалобно крикнул он. – Их бин капитулирен! Гитлер капут!
