карман пальто (Смыка при этом снова передернуло), повернулся спиной к стоянке и спокойненько зашагал к зданию аэропорта.
Смык снова обернулся и уставился на труп. Машину легонько качнуло, и у него над ухом раздался голос блондина:
– Поганая смерть, правда? Подумать только, что его последние слова были: “Мне надо в аэропорт!”. Ну, по крайней мере, мы с тобой выполнили его последнее желание: в аэропорту он побывал. Заводи, поехали.
Смык завел машину, чувствуя, что его снова начинает трясти. Эта растреклятая история никак не хотела заканчиваться, и Смык подумал, что для него лично она может не закончиться вообще. Он стал свидетелем не то начала, не то конца какой-то сложной многоходовой комбинации, задуманной Вадиком и Владиком. А Вадик и Владик были совсем не теми парнями, которые стали бы полагаться в таком деле на чью-то скромность. С их точки зрения, было гораздо проще и надежнее пришить неудобного свидетеля сразу же после того, как в нем отпала нужда. Смык пожалел, что не взял с собой ничего, что хотя бы отдаленно напоминало оружие, но в следующее мгновение решил, что никакое оружие не помогло бы ему в схватке один на один с этим чертовым блондином, который выглядел и вел себя так, словно был целиком скручен из стальной проволоки.
На выезде из аэропорта у обочины стоял сине-белый милицейский “форд” – длинный, широченный, обтекаемый и приземистый, как присевший перед прыжком хищник. По дороге сюда Смык его не заметил, зато теперь он весь облился холодным потом, представив себе, что будет, если его сейчас остановят и угрюмый сержант, наклонившись к дверце, произнесет роковые слова: “Операция «Антитеррор». Выходите из машины, приготовьте документы для проверки”. Но сержант – на сей раз это оказался толстый капитан с бляхой гибедедешника на широкой груди – удостоил проехавшую мимо него “Волгу” лишь ленивым, ничего не выражающим взглядом.
Смык с трудом перевел дыхание, облизал губы и слегка дрожащим от пережитого волнения голосом сказал:
– Пронесло.
Блондин не ответил. Он опять курил, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь, и, отвернувшись от Смыка, смотрел в окно на проносящийся мимо пейзаж, который несколько разнообразили стоявшие вдоль дороги стайки крикливо одетых девиц легкого поведения. Смык снова, в который уже раз за это несчастливое утро, взял себя в руки, пытаясь отогнать звериное предчувствие беды, которое крепло и разрасталось где-то в районе диафрагмы.
Наконец блондин потушил сигарету в пепельнице, повернулся к Смыку и окинул его равнодушным взглядом холодных серых глаз.
– На следующем перекрестке повернешь направо, – сказал он не терпящим возражений тоном.
– Зачем? – трусливо спросил Смык, отлично понимая, что вопрос прозвучал глупо и неуместно.
– Зачем? – для разгона переспросил блондин. – Да как тебе сказать… Понравился ты мне. Дай, думаю, заманю этого красавчика в лесок. Выпьем, поговорим, поцелуемся…
Смык бросил на попутчика затравленный взгляд, силясь понять, шутит он или говорит всерьез. А вдруг и вправду извращенец? Сопротивляться такому бесполезно и очень опасно, а сдаться без боя как-то.., неловко, что ли.
«Только этого мне и не хватало, – подумал Смык. – Чтобы этот упырь, только что задушивший человека, взял и опустил меня прямо здесь, рядышком с трупом…»
Видимо, его мысли явственно проступили на лице, или в глазах, или где там еще их можно прочесть. Блондин вдруг нехорошо усмехнулся и спросил:
– Ну, чего уставился как баран на новые ворота? Не бойся, цела будет твоя прыщавая задница. Просто не надо задавать дурацких вопросов. “Зачем…” Ты что, собрался жмурика в город везти?
– Так надо было его сразу выбросить, – сказал Смык. – Там, в лесочке. Присыпали бы веточками, снежком забросали…
– Поворот не пропусти, – напомнил блондин, начисто проигнорировав слова Смыка.
Смык обиженно замолчал и свернул, где было ведено. Он понятия не имел, как себя вести с этим человеком, и очень боялся, что это на самом деле не имеет никакого значения: вот пырнет сейчас пером под ребро, и вся дипломатия на этом кончится…
В полукилометре от перекрестка асфальт кончился. Некоторое время “Волга” довольно резво катилась по щебенке, а потом под колеса легла родная российская грунтовка – ухаб на ухабе, рытвина на рытвине. Дорога выглядела так, словно над ней прошлось звено тяжелых бомбардировщиков, утюжа вражескую автоколонну. Здесь Смыку стало не до переживаний: он целиком сосредоточился на том, чтобы не увязнуть в этой грязи намертво, ожесточенно работая педалями и рукояткой коробки скоростей. Он перешел сначала на третью, потом на вторую, а потом и на первую передачу. Двигатель обиженно выл и рычал, из-под колес веером летела темная вода и комья липкой грязи. От толчков и тряски с мертвого Голобородько свалилась шляпа, и теперь в зеркале заднего вида маячила синяя оскаленная физиономия с закатившимися под лоб глазами и вывалившимся черным языком. Некоторое время Смык боролся с собой, а потом все-таки не выдержал и повернул зеркало так, что в нем не стало видно ничего, кроме потолка салона. Блондин насмешливо покосился на него, но промолчал. Спустя минуту машину сильно подбросило на камне. Позади раздался глухой шум. Смык покосился назад через плечо и понял, что от толчка труп свалился на сиденье, а может быть, и вовсе на пол. Смыку немного полегчало: мертвец должен лежать, а не торчать у всех на виду, как непристойная карикатура на живого человека.
Блондин вынул из кармана сигареты, чиркнул зажигалкой и принялся ловить кончиком сигареты пляшущий от немилосердной тряски огонек. С третьей или четвертой попытки это ему наконец удалось, и салон наполнился голубоватым табачным дымом.
– Особые приметы, – вдруг нарушил молчание блондин, и Смык удивленно повернулся к нему, не понимая, что он имел в виду. – Ты не в курсе, у него были какие-нибудь особые приметы? Впрочем, откуда тебе знать… Ничего, сейчас разберемся. Тебе придется мне помочь. Надеюсь, ты уже понял, что нашего приятеля, – он показал большим пальцем на заднее сиденье, – не должны опознать ни при каких обстоятельствах. Я не думаю, что в Москве много людей, которым известны его особые приметы, но я привык работать чисто. Если сказано, что труп должен быть неопознанным, значит, его не должна узнать даже родная мама. Ты меня понимаешь?
– Не совсем, – соврал Смык.
Правда заключалась в том, что он не хотел понимать своего пассажира. При одной мысли о том, что задумал этот упырь, содержимое желудка Смыка разом подкатило к горлу, просясь на волю. Смык изо всех сил стиснул зубы и сглотнул, загоняя свой завтрак на место, как патрон в обойму.
– Ничего, – сказал блондин, хмуро скалясь, – поймешь. Ты парень сообразительный, так ведь? Кажется, я видел у тебя в багажнике топор. Сверни-ка во-о-он в ту просеку и остановись. Придется немного поработать. Да, и постарайся не испачкаться, ладно?
Не успев дослушать до конца, Смык ударил по тормозам, распахнул дверцу и свесился наружу, держась правой рукой за руль, а левой – за дверную ручку. В следующее мгновение послышался утробный" звук, и завтрак Смыка с громким плеском выскочил на дорогу, образовав на ней лужицу неприятного желтовато-белого цвета.
Глава 3
Главный редактор оказался вовсе не убеленным сединами ветераном журналистики в очках с мощными бифокальными линзами, образ которого сложился в воображении Юрия по дороге в редакцию. Напротив, это был сравнительно молодой, никак не старше Юрия, неплохо сложенный и отлично одетый человек с густой, аккуратно подстриженной и тщательно, волосок к волоску, уложенной светло-русой шевелюрой. Он выглядел как преуспевающий бизнесмен, посвящающий довольно много времени занятиям в тренажерном зале, хотя сидячий образ жизни давал о себе знать: полы распахнутого двубортного пиджака выставляли на обозрение туго обтянутое белой рубашкой округлое брюшко – небольшое, но какое-то очень представительное. Юрий подумал, что солидный и преуспевающий мужчина, приближающийся к сорокалетнему юбилею, просто обязан обзавестись таким вот аккуратным, законопослушным брюшком. Плоский живот – удел тех, кто никак не может остепениться и зарабатывает на хлеб беготней, прыжками и прочими малопочтенными телодвижениями.
