Только пистолет выбил. Ну, он мне и вмазал. Очухался я, отполз в сторонку, гляжу – а он выходит из дома с этой бабой, которую мы тут караулили. Сели в машину и свалили.
– И что? – спросил Стручок, стискивая зубы так, что едва не перекусил фильтр сигареты.
– И все, – ответил Рябой. – Дальше менты подъехали, так что досматривать я не стал. А только кажется мне, что Кутузов успел ему много интересного рассказать, прежде чем ему дырка вышла.
– Так, – сказал Стручок. – Что за мужик?
– Да хрен его знает, – откликнулся Рябой. – Здоровенный такой, с усами. Куртка джинсовая, вся в кровище… Штаны почему-то заблеванные… Похоже, он Кутузовым вплотную занимался. На что у Сани морда была похожа – страх сказать. Я такого даже по телевизору не видел.
– Он что-нибудь говорил? – спросил Стручок.
– Нет, – ответил Рябой. – Он больше руками…
– Когда это было?
Рябой назвал время. Горохов посмотрел на часы.
С тех пор прошло уже почти три часа – вполне достаточно для того, чтобы его повязали, если Кутузов выдал хотя бы десятую часть того, что знал. Неужели не успел? Неужели налетчику нужна была только девка?
Зачем?
– Слушай, – сказал Стручок, – как тебе показалось: на мента он похож?
– Да нет вроде бы, – неуверенно ответил Рябой. – Если даже и мент, то действует не от конторы, сам по себе. Менты – они с мигалками, с дубинами, толпой…
Нет, – уверенно заключил он, – не мент.
– Не мент… – задумчиво повторил Стручок. – А кто же тогда?
– Может, знакомый этой бабы? – предположил Рябой. – Хахаль какой-нибудь.
– Может, и знакомый, – согласился Стручок. – Может, и бабы, а может, и мужика…
Его вдруг ударило изнутри. Он физически ощутил резкий безболезненный толчок, словно был единственным на свете беременным мужчиной, и теперь плод, который он вынашивал бог знает сколько месяцев, наконец решил пошевелиться. Если бы это было так, пришлось бы признать, что удар у младенчика, как у Пеле в расцвете карьеры: Стручок чуть не упал со стула и мгновенно покрылся испариной, впервые за долгое время ощутив, что такое настоящий испуг.
Словно наяву, он увидел полукруг немного растерянных лиц и двоих телохранителей, которые, кряхтя и багровея бычьими шеями, – не от тяжести, а от невозможности привычно, в голос выматериться – пропихивали в дверь огромную картонную коробку, глянцевую, скользкую, сплошь переливающуюся цветными картинками и иностранными надписями; вспомнил путаную благодарственную речь обалдевшего от привалившего счастья директора, а потом, в коридоре, где носились и орали, казалось, миллионы бешеных ублюдков, среди которых были и два его придурка, – строгое темное платье, выгодно подчеркивающее фигуру, красивое, очень живое лицо с бровями вразлет, ноги, удлиненные высокой шпилькой, – упасть можно… Один из телохранителей сочно причмокнул за спиной, а она только равнодушно скользнула взглядом и пошла себе по своим делам…
Петр Иванович Горохов вспомнил, где видел Ирину Французову, и понял, что та наверняка узнала его. Пока она сидела на даче у Кутузова, это было не страшно, может быть, именно поэтому он и не пытался точно припомнить обстоятельства их встречи. Но теперь, когда она свободна… 'Благотворитель херов, – злобно оскаливаясь, подумал о себе Горохов. – Называется, подмазал… Давайте скажем 'спасибо' преуспевающему бизнесмену и щедрому, душевному человеку Петру Ивановичу Горохову… Вот она, самореклама. Но кто же мог тогда подумать…'
Все дальнейшие ходы незнакомца, который шел по следу Стручка, были теперь ясны. Даже если Кутузов промолчал – а похоже, что промолчал, иначе я бы, Горохов, сейчас тут не сидел, – теперь его фамилия наверняка известны охотника. Фамилия и школа, в которой учатся дети. В такой ситуации всего остального не узнает разве что ленивый или от рождения неспособный сложить два и два. Значит, вечером надо было ждать гостей.
– Вот что, Рябой, – приказным тоном сказал Горохов. – Через час приезжай ко мне в 'Олимпию'. Будем отлавливать этого умника.
– Э, нет, – протянул Рябой. – Так не пойдет. Ты извини меня, Стручок, ты, конечно, мужчина авторитетный, но мне эта головная боль ни к чему.
– Слушай внимательно, – сдерживаясь из последних сил, сказал Стручок. – Покажешь мне этого фраера, получишь десять штук. Десять, ты понял? Покажешь, получишь бабки, и можешь быть свободен, я никого не держу. На твое место сотня дураков найдется, только свистни. Но, если ты вздумаешь от меня прятаться, я тебя, козла, с того света достану и наизнанку выверну. Ну, как тебе такой расклад?
– Десять штук? – глубокомысленно переспросил Рябой.
– Десять тысяч долларов США сотенными купюрами, – внес полную ясность Стручок. – Или могила неизвестного бандита.
– Замазано, – решился Рябой. – Предупреди охрану, я еду.
Закончив разговор, Горохов сразу же позвонил домой. У него теплилась слабая надежда, что охотник окажется те так быстр, как это представлялось его испуганному воображению. Он понял, что эта надежда рухнула, как только охранник снял трубку.
Голос у охранника был странный, словно он говорил с набитым до отказа ртом, и Горохов мог легко представить себе причины, которыми было вызвано это явление. Новый персонаж, внезапно возникший в самом центре событий, пер напролом, как тяжелый танк, оставляя позади дымящиеся руины, и очень напоминал в этом плане сидевшего сейчас в подвале Французова.
Продолжая сравнение с танком, следовало признать, что это был очень современный танк: скоростной, мощный и маневренный. Горохов понял, что остановить его будет непросто.
Да, сказал охранник таким голосом, словно перекатывал во рту горячую кашу, здоровенный мужик с усами был здесь, но уже ушел. Нет, сказал он, страдальчески кряхтя, никто не пострадал. Дети играют (Горохов скривился, представив эти игры), а Анна Павловна занимается с натурщицей (Горохов тихо выматерился в том смысле, что кое-кому давно пора кое-что зашить наглухо, залив предварительно цементом). Охранник не возражал, ему было не до этого и очень хотелось прилечь. Еще охранник сообщил, что у него забрали ствол и что в дверь без конца звонят соседи, интересующиеся, чью жену увел Петр Иванович. Горохов велел посылать соседей подальше, гнать натурщицу взашей и молить Бога, чтобы к моменту их встречи в доме был порядок, а он, Петр Иванович, успел достаточно остыть.
Сорвав на охраннике злость, Стручок с грохотом обрушил трубку на рычаги телефона и стал ждать Рябого, на всякий случай проверив, заряжен ли пистолет, и сняв его с предохранителя.
По шоссе, асфальтовой пуповиной связавшему две столицы, двигались две машины.
Движение, несмотря на праздник, было довольно оживленным. На таких трассах, как эта, оно не замирает никогда. Но две не старые еще иномарки умудрялись держаться вместе, как привязанные, сохраняя при этом огромную скорость. Дважды их останавливали гаишники, и оба раза, вручив рыцарям шоссейных дорог суммы, от которых те на время столбенели с выпученными глазами, водители возобновляли безумную гонку, наверстывая упущенное время.
Мощные двигатели, сконструированные именно для таких скоростей и давно соскучившиеся по настоящей работе, мерно гудели, рассекаемый воздух свистел, обтекая кузова. Порой, когда для обгона не хватало места, машины сворачивали на обочину, и тогда за ними вздымался огромный, до самого неба, шлейф поднятой бешено вращающимися колесами белесой пыли.
Восемь человек – водители и пассажиры этих несущихся с самоубийственной скоростью управляемых торпед – были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Все они были сравнительно молоды и имели вполне респектабельный вид людей, находящихся на полпути к настоящему процветанию. В салонах обоих автомобилей пахло дорогим одеколоном и хорошим табаком. Говорили немного и в основном на самые общие темы: о погоде, о проносящихся мимо пейзажах, о курсе рубля, но больше молчали, покуривая, глазея в окна и иногда сменяя за рулем уставших от постоянного напряжения водителей.
Их объединяло многое, начиная с общего прошлого и кончая сегодняшней, тоже общей, спешкой. Они выглядели как бизнесмены, и у каждого действительно было собственное дело, приносившее стабильный и
