Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН
ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ
Глава 1
В уставший от холодов и слякоти серый город победоносно вступила весна. С запада вдруг надвинулись низкие, тяжелые от пропитавшей их влаги облака и на неделю зависли над городом. Затяжной дождь смыл с улиц и мостов последние языки грязного снега, черные наледи окончательно растаяли и стекли в ливневую канализацию темными непрозрачными ручьями. Земля насквозь пропиталась влагой, воздух становился теплее с каждым днем, и, когда дождь наконец прекратился, вдруг стало заметно, что город подернут полупрозрачной зеленоватой дымкой – ежегодная великая битва завершилась, и зеленый цвет был цветом победителя. Вскоре этой нежной дымке предстояло сделаться густой и пышной, потом зелень потемнеет и запылится, а немного позже в ней появятся предательские желтые пятна, но все это было впереди, и думать в это утро об осени мог только законченный пессимист и мизантроп.
Вячеслав Андреевич Колыванов не был ни тем, ни другим.
Несмотря на уже солидный возраст и полную трудов и забот жизнь, Вячеслав Андреевич сохранял бодрость духа и немного наивную уверенность в том, что все движется к лучшему. Цикличность времен года для него была пустым звуком: осень и зиму он считал просто кратковременной неприятностью, в то время как весна означала постепенное возвращение к нормальному порядку вещей. Все это вовсе не означало, что Вячеслав Андреевич Колыванов являлся клиническим дебилом. Механизм сезонных изменений климата не был для него секретом, и он ни секунды не сомневался в том, что Земля вертится, просто жить так, как он жил, ему было удобнее. Земле удобно вертеться, а Вячеславу Андреевичу Колыванову было удобно считать, что все люди от природы добры и отзывчивы, только немного испорчены квартирным вопросом.
О квартирном вопросе пенсионер Колыванов знал все, поскольку проживал в коммуналке, причем не в какой-нибудь псевдокоммуналке, состоящей из трех комнат, в которых отравляют друг другу существование две семьи, а в настоящей, полновесной коммунальной квартире, на закопченных потолках и липких стенах которой ядовитой пленкой осели оглушительные скандалы и подспудные свары нескольких поколений жильцов.
В этой чудовищной квартире, до революции принадлежавшей какому-то стряпчему, было двенадцать комнат, в которых теснилось в разные исторические периоды от восьми до десяти семей, так что о квартирном вопросе и его пагубном влиянии на моральный облик человека пенсионер Колыванов действительно знал все. Эти знания были в основном весьма печального свойства, но Вячеслава Андреевича это нисколько не смущало, поскольку его оптимизм не был результатом логических размышлений, а являлся природной основой его характера.
Все, что он наблюдал за долгие годы своей жизни в коммуналке, было для него, так же как и непогода, просто временным отступлением от нормального порядка вещей. Поэтому, когда наступала весна, Вячеслав Андреевич всегда испытывал небывалый прилив энергии, и даже скрипучие сентенции своей вечно чем-нибудь раздраженной супруги воспринимал с философской улыбкой, что приводило его благоверную в совершеннейшую ярость.
Жена считала Колыванова просто блаженным, которого Господь навесил ей на шею в наказание за какие-то неведомые, но несомненно тяжкие прегрешения. Особенно бесила ее страсть мужа к рыбалке, которой тот посвящал львиную долю своего времени. И добро бы хоть рыбу приносил! Впрочем, какая рыба в Фонтанке… Налижутся с дружками, вот и вся рыба.
Выпить Вячеслав Андреевич действительно любил, хотя ни разу в жизни не напивался по-настоящему, до отключки, и никогда не имел по этому поводу проблем с милицией. Точнее говоря, проблем с милицией он не имел вообще, и его контакты с правоохранительными органами ограничивались тем, что он вежливо здоровался при встрече с участковым – со старым участковым, уже ушедшим на пенсию. Новый, бледный, как узник Петропавловской крепости, худосочный и вечно чем-то озабоченный лейтенант приветствий Вячеслава Андреевича попросту не замечал, занятый, надо думать, решением важных государственных проблем.
Колыванов проснулся в половине пятого и понял, что заснуть больше не удастся.
Сон в последнее время был редким гостем в постели Вячеслава Андреевича, хотя раньше Колыванов любил поспать. В этом усматривалась некая ирония судьбы.
Раньше выспаться удавалось редко, каждый день в шесть утра его поднимал с постели старенький жестяной будильник, напоминая о том, что пора начинать новый день; теперь же, когда времени сделалось предостаточно и можно было спать хоть круглые сутки, сон упорно бежал от него. Вячеслав Андреевич хорошо понимал, что к нему исподволь подкрадывается старость, но это обстоятельство его не слишком огорчало: таков был порядок вещей, да и на вечную жизнь он не претендовал. Говоря по совести, Вячеслав Андреевич уже порядком устал от жизни, и его несокрушимый оптимизм начал понемногу давать трещины, чему немало способствовала любимая супруга Елена Тихоновна, готовая заунывно скрипеть все двадцать четыре часа в сутки. Раньше спасала работа, теперь же укрыться от этой самоходной пилорамы можно было только на рыбалке, Вспомнив о рыбалке, Вячеслав Андреевич немного просветлел лицом и бесшумно покинул скрипучее супружеское ложе, опасаясь разбудить Елену Тихоновну, которая бесформенной горой громоздилась под одеялом.
Он тихо оделся под ее заливистый храп, взял за шкафом удочку в линялом брезентовом чехле и тенью выскользнул в коридор.
Это было длинное, загроможденное всевозможным хламом, беспросветно темное помещение, изобиловавшее поворотами и выступами, а также какими-то несуразными порожками и ступеньками. Двигаясь в кромешной темноте с выработанной годами бесшумной грацией лунатика, Вячеслав Андреевич преодолел коридор, ничего не задев и не опрокинув. Можно было, конечно, зажечь свет, но до выключателя было еще дальше, чем до ванной, да и лампочка, насколько мог припомнить Вячеслав Андреевич, перегорела еще вчера, и навряд ли кто-нибудь удосужился ее заменить, так что он не стал рисковать и через минуту уже был в ванной.
За долгие годы Колыванов настолько хорошо изучил каждый сантиметр бесконечного коридора, что не спотыкался даже тогда, когда соседские дети бросали посреди дороги свои мячи и велосипеды – он находил дорогу в темноте, как летучая мышь.
Справив малую нужду, умывшись и тщательно почистив то, что осталось от зубов, Вячеслав Андреевич сходил на кухню, прихватил заготовленный с вечера полиэтиленовый пакетик с наживкой и пару бутербродов, привычно взял пластмассовое ведерко для рыбы, которое обычно возвращалось домой пустым, снова преодолел полосу препятствий в коридоре и вышел в провонявшийся кошками подъезд, так никого и не разбудив.
На лестничной площадке он на минуту приостановился. Ему вдруг представилось, что однажды он вот так же бесшумно покинет дом с удочкой в руке и больше уже не вернется: в последнее время у него стало пошаливать сердце, и такая перспектива казалась ему вполне вероятной и даже, пожалуй, привлекательной: как-никак это будет получше, чем медленно умирать в тесной, похожей на пенал комнате под недовольное ворчание жены и неискренние вздохи соседей. Вячеслав Андреевич даже удивился – это уже был совершенно несвойственный ему ход мыслей. 'Да, – подумал он, – старость – не радость.'
Колыванов спустился по широкой лестнице с витыми чугунными перилами и, преодолев сопротивление массивной застекленной двери, выбрался на свежий воздух. Погода стояла чудесная, узкий газон, отделявший тротуар от проезжей части, за ночь сделался еще зеленее. Мимо, шурша водяными усами, неторопливо проехала оранжевая поливочная машина. Вячеслав Андреевич улыбнулся и бодро зашагал по тротуару.
Пройдя два квартала, он свернул за угол и вскоре оказался на набережной Фонтанки, где уже стояли, прислонившись животами к гранитному парапету, двое знакомых Вячеславу Андреевичу рыбаков – таких же, как и он, пенсионеров.
