упасть на колени.
— Ага! — закричал только теперь заметивший ее Бэдя. — Получила, с-сучара?!
Кате было очень больно, а Бэдины несправедливые слова вдобавок сильно ее обидели, и поэтому она, повинуясь внезапному импульсу, передвинула ствол своего пистолета на полсантиметра влево и спустила курок. Бэдя выронил свой пистолет — оказывается, он тоже был вооружен — и грохнулся на пол, издавая невнятные приглушенные вопли и хватаясь за раздробленную нижнюю челюсть. Катя поняла, насколько ей плохо, только когда мизерная отдача пистолета опрокинула ее на раненый бок. Она упала, невольно застонав, и следующая пуля Мутного Папы прошла над ее головой вместо того, чтобы пройти сквозь нее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Катя поспешно разрядила обойму по высокой сутулой фигуре, видевшейся ей как бы сквозь мокрое стекло. Очертания фигуры колебались и плыли, но Катя была уверена, что попала как минимум трижды, потому что человек трижды резко дернулся и вдруг начал складываться, как плотницкий раскладной метр — в коленях, в поясе, в шее, и так, в сложенном виде, мягко повалился на бок, коротко перебрал ногами и затих.
— Засранец, — сказала ему Катя, уплывая в темноту по раскисшему от осенних дождей проселку, освещенному косыми лучами заходящего солнца. Рядом с ней кто-то дымил вонючей самокруткой, кто-то умирал и не должен был умереть на заднем сиденье, и вокруг кто-то топал и орал, требуя брать осторожнее и пошевеливать задницами, и ее куда-то несли, казалось, целую вечность, а она все давила и давила на педаль газа, отчаянно вертя непослушный, непривычно большой руль, а потом ее положили, перестав наконец трясти и кантовать, и в мире стало темно и тихо.
К этому моменту Мутный Папа уже завершил свои поиски — одна Катина пуля пробила ему легкое, другая продырявила кишечник, а третья в клочья разорвала печень. А продолжающего вопить, как недорезанная свинья, Бэдю дорезали, полоснув по горлу остро отточенным ножом. Сделали это аккуратно, засунув Бэдину голову в унитаз, чтобы не пачкать кровью пол — Голова не любил грязные полы, а от вида крови его мутило. Ночью оба тела тайно погрузили в серебристый «Лендоровер-дискавери» с номерными знаками, выданными ГАИ города Гвоздилино, который двумя часами позже сгорел дотла на тридцать втором километре Минского шоссе.
Утром Катя пришла в себя и попросила пить, еще не зная, что стала богаче на двадцать тысяч долларов: Голова умел быть милейшим человеком, когда хотел.
И был еще один человек, который в это утро беспокойно расхаживал по квартире, грызя ногти и поглядывая на молчащий телефон. Он курил одну сигарету за другой и к десяти часам утра докурился до сильнейшей головной боли.
Хакер оказался совсем молодым парнем — лет двадцати двух или двадцати пяти, никак не больше, и чем-то очень напомнил Кате ее старого знакомого Валерия Панина. «Впрочем, — подумала Катя с легким, почти безболезненным уколом грусти, — какой же Студент старый — он теперь так и останется двадцатипятилетним шалопаем... увы, навсегда. Не надо, Скворцова, не надо ворошить старые могилы, иначе к вечеру ты опять будешь пьяненькая и зареванная, а доктор, между прочим, велел беречься».
Рана в боку оказалась пустяковой — пуля пробуравила мышцы, не задев ничего жизненно важного, но болезненной. Боль вскоре прошла, напоминая о себе только тогда, когда не привыкшая болеть Катя, забывшись, делала какое-нибудь излишне резкое движение, но зуд под повязкой доводил ее просто до неистовства. Катя утешала себя тем, что пролитая кровь оказалась на поверку весьма выгодным вложением капитала — Щукин чуть ли не носил ее на руках, каждый день названивал по телефону и присылал цветы и фрукты. Цветами и фруктами дело не ограничилось — щедрый Алексей Петрович, расчувствовавшись, аннулировал все ее долги и выплатил, как он выразился, единовременное пособие в размере двадцати тысяч, так что Катя, лежа дома на тахте, целыми днями смотрела телевизор, килограммами лопала витамины и уже начала ощущать себя кем-то вроде богатой наследницы.
Три или четыре раза заезжал на своем тарахтящем «жуке» оживленный и болтливый, как всегда, Гоша. Катя слушала его бесконечный треп, по мере возможности внося в разговор свою лепту, и боролась с желанием спросить, что стало с ее менее удачливыми оппонентами. Собственно, ее не столько занимала судьба недоумка Бэди и его приятеля, сколько своя собственная. В конце концов, перестрелка в центре города должна была бы попасть в поле зрения так называемых компетентных органов, но все было тихо, и Катя в который уже раз засомневалась в компетентности этих самых органов. «Да черт с ними, — решила она в конце концов. — Если нужно будет подаваться в бега, думаю, меня своевременно известят».
Во время последнего Гошиного визита Катя и завела речь о специалисте в области компьютерного хулиганства.
Когда она, вклинившись в поток густо пересыпанной рискованными анекдотами Гошиной трепотни, спросила, не может ли тот свести ее с грамотным компьютерщиком, Гоша ответил именно так, как и следовало ожидать:
— Нет проблем. Ыаэм оу ыэ?
— Чего? — борясь с напавшим на нее смехом, спросила Катя. Пытавшийся говорить с набитым ртом Гоша выглядел предельно комично — у него даже глаза выпучились, словно он хотел таким способом увеличить свой внутренний объем.
— Я говорю, а зачем он тебе? — повторил Гоша.
Катя нерешительно открыла рот, раздумывая, как бы ей повежливее пресечь Гошино любопытство на самом корню, но Гоша выставил перед собой ладонь в останавливающем жесте.
— Стоп, стоп, — сказал он. — Только не надо говорить, что это не мое дело. Оно и в самом деле не мое, просто я должен знать, кого к тебе приводить. Если, скажем, ты насмотрелась рекламы по ящику и решила купить себе какой-нибудь «вист» для невинных забав долгими осенними вечерами, то это одно. А если...
— Вот именно — если, — перебила его Катя. — Я хочу найти одного старинного знакомого, но так, чтобы об этом никто не знал.
Гоша комично задрал брови в гротескном удивлении, а потом скорчил зверскую рожу и энергично чиркнул себя большим пальцем по горлу, издав при этом соответствующий звук.
— Обижаешь, — с улыбкой сказала Катя. — Я мухи не обижу.
— А разве кто-то сомневается? — развел руками Гоша. — Уверен, московская популяция мух может чувствовать себя в полной безопасности. Сделаем, — добавил он и заговорщицки подмигнул Кате.
Парень по имени Паша появился у Кати буквально на следующий день. Это был смуглолицый небритый субъект в линялой брезентовой куртке с кожаными вставками на локтях и плечах и, само собой, в вытертых добела джинсах. На его больших ступнях сидели расшлепанные, давно потерявшие цвет и форму кроссовки, а в жесткой смоляной шевелюре поблескивали капли дождя. В углу обрамленного щетиной рта он держал потухшую беломорину, а взгляд похожих на спелые вишни глаз был скучающим, как у человека, пришедшего к занятому интеллектуальным трудом соседу заменить перегоревшую лампочку.
— Меня прислал Жора, — сказал этот парень.
Катя не сразу сообразила, кто такой Жора, а потом, спохватившись, отступила от дверей, впуская гостя в прихожую и мучительно пытаясь понять, чем он так напоминает ей Студента. Так и не поняв, она проводила Гошиного посланца в комнату и усадила в кресло, предварительно свалив на пол ворох лежавших там тряпок. Гость уселся, осматриваясь, и теперь в его взгляде Катя без особого труда прочла одобрение.
— А у вас уютно, — сказал гость, осторожно отодвигая носком кроссовка Катину кожаную куртку, чтобы было куда поставить ногу. Под курткой обнаружился томик Тютчева, который Катя искала уже третий день, и она быстро подобрала его, невольно сморщившись от боли в простреленном боку. — Яблоко можно взять?
— Бери... берите, — поправилась Катя. Несмотря на скучающее выражение небритой физиономии, вид у парня был настолько свойский, что ей было тяжело выдерживать официальный тон.
— Спасибо, — сказал хакер, выбирая яблоко покрупнее. — Представляете, со вчерашнего вечера ничего не жрал... Забыл, елы-палы. Слушай, давай на ты, а то не люблю я весь этот марлезонский балет.
— Давай, — сказала Катя. — Ты посиди, а я поищу что-нибудь посолиднее этого силоса. Ты водку будешь?
Паша сделал глубокомысленное движение небритой челюстью и вздохнул.
