Сегодня раньше полудня боярыня в каптане на шестерке лошадей уехала по зову царицы во дворец. Ехать немного, пройти легко, но важной боярыне пеше ходить не полагалось… Так же и работать вменялось в стыд великий: «На то рабы есть!» В отсутствие боярыни, своеволя, нищие перебрались много раньше обеда вниз. Перед обедом всегда полагалась молитва, за ней обед, за обедом еще молитвословие, потом сон и вечером вновь молитва с песнопением.
Вверху остались Сенька и Таисий, оба молчали, слушали, как внизу Феодор-юродивый визгливо кричал:
– Царь? А што те царь?! В одно время я ему в никонианском вертепе, кой они церковью зовут, – голое гузно казал… Зачали, вишь, аллилую трегубить, а я перед царем и скокнул лягухой, кувырнулся оба пол лбом да рубаху-те на плеча вздернул…
– Ой, Федорушко! Перед государем-то?
– Ништо ему! Антихрист Никон-таки на меня зубом закрегчал и возопил: «На чепь его, дурака!» Царь же ни… едино лишь выпинать повелел вну-пинали-таки гораздо! Ведал царь-то, за правду я, за аллилую…
– Мученик… за правду тебя, Федорушко!
– Никона согнали! Буде ему пыжиться.
Сенька на лавке в углу. Таисий рядом, спросил:
– Не тяжко тебе молчать?
– И так привык мало говорить, привышно.
– Думаю я соблазнить тобой боярыню… Соблазнится – богатство ее – наше. Кликуш всяких разгоним… Едина забота – Аввакум-поп! Слух есть, что царь его простил… указал ему к Москве ехать, мыслит мирить Аввакума с никонианами. Аввакум же непримиримый. Помедлит юродивый поп, а мы к царю проберемся – и конец! Деньгами Морозовой купим стрельцов да удальцов, заварим бой, – и я царь, да не такой, как все, – справедливый – холопу и смерду волю дам…
– Таисий… царей справедливых нет и не будет!
– Я буду таким!
– И ты… не… будешь… царей быть не должно!
– Вон ты какой у меня? Затейной, учителя перерос… А вот я…
– Стой! Идут!
Из смежной горницы кто-то медленно шел, говорил. Это был боярин Глеб Иванович, он шел в длинной белой, до пят, шелковой рубахе, казался одетым в саван, говорил хотя и про себя, но громко:
– Великий государь! Богданко Хитрово боярин грабитель есть… Половину добра с твоих государевых вотчин имает на себя… Да грех чего таить! И тестюшко твой Илья Милославский таков же… Серчаешь? Не буду, бог с ним…
Боярин остановился и будто проснулся; повернулся, шатаясь на ногах, ушел. Таисий сказал:
– Боярин так побродит недолго, а вдова его – диамант[219], – подобрать надо!
Немного спустя после хождения по горницам боярин Глеб Иванович умер. Воспитатель, царский свояк, Борис Морозов умер годом раньше Глеба.
Две вдовы почти что царственных остались: матерая вдова Анна Морозова, родом Милославских, и молодая вдова Федосья Прокофьевна Морозова – родом Соковнина. Так же, как Анна Ильинична, Федосья Прокофьевна с почестями похоронила мужа. За гробом шли в церковь и до могилы царь с боярами честных родов. Кормила Морозова целую неделю нищих, из рук им раздавала поминальные деньги. По монастырям за упокойное пенье и помин души дала вклад большой. Сорокоуст[220] справила, все по чину.
При жизни мужа была Федосья Прокофьевна видом черница. Если не ехать ко двору, носила столбунец черный, бархатный, на плечах вишневую мантию или однорядку. Со смерти мужа надела скуфью монашескую с пелериной черной, мантию черную и походить стала на игуменью, до времени постриженную. Усердно молилась, а теперь молиться стала еще усерднееУтром, часу в первом ночи[221], боярыня шла в крестовую. Таисий много раньше ее молился образам, висевшим на стене перед боярской крестовой, он читал по книге, падал ниц и бил многие поклоны. Боярыня спросила негромко:
– Древлее ли чтешь?
– От заповедей святых отец… Многое в книге сей есть реченное Дионисием Ареопагитом[222], ким учитель наш Аввакум не единожды посрамлял никониан!
– Аминь! – Боярыня, сказав, взяла книгу; перелистав, прибавила:– Киприяна, надобного мне старца, государь позвал к себе… Некому стало для меня чести божественное… Феодор юродствует, а стариц- начетчиц не случилось… иные не могут. Вот тебя спрошу я, брат Таисий, хочешь ли честь мне за правилом?
– Благодетельница… с великим рвением к тому, учен – не бахвалю… Литоргисал еже при нужде. Оле, боярыня! Мало мест стало, где живет древлее благочестие…
– Зови меня, брат Таисий, не боярыней, а сестрой Федотьей. Ох, предалися антихристу люди! Никон ушел, но и ушедший деет заразу духовную. Прелесть его окаянства сильна есть – царь за нее стеной встал!
– Слухи не ложны, сестра Федотья, – отец Аввакум из Даурии дикой прощенный едет! Воскреснет, верю я, древлее, осиянное его благодатью…
– Ах, брат! Понеже прощен отец наш, а надолго ли? Скоро ли ему быть-то?
– Годы едут оттуда… Сказывают, воевода-мучитель – Пашковым звать – отпустил его, ограбив. «Пропадешь-де, и ладно!»
