– Грабят средь бела дня! Пошто им не жить богато?
– Вишь, нашлись! Серебро подменили… из кастрюльного золота деньги куют!
– Руки, ноги секут за медь, а у кого ее нет?
– За матошники[224] денежные, не за медь!
– Всему причиной Илья Милославский да Федько боярин Ртищев![225]
– Васька Шорин гость тоже ворует!
– Заеди-и-но-о! Шорин-от…
«Время близится, а мы с Сенькой не готовы…» – подумал Таисий. Он видел, как Феодор-юродивый, подходя к Москворецкому мосту, встретился с конным боярином. Боярин ехал верхом на вороном коне, сзади за ним двое его холопов на карих лошадях.
Боярин закричал юродивому:
– Раскольник окаянный, без порток бродишь?!
Что ответил юродивый боярину, Таисий не разобрал, он шел в ту сторону к Москворецким воротам и увидал, как по слову боярина один его холоп повернул за юродивым следом, а Феодор, уж подтягивая суму с хлебом, спешно переходил мост.
Таисий слышал голоса, в толпе говорили:
– Зюзин! Дружок Никона…
– Ведомой поимщик людей, кои за старую веру.
– Сказал-таки, робята, черту блаженный!
– Чого молыл?
– Боярин зыкнул: «Без порток бродишь!», а Феодор остоялся мало – ответствовал: «Я-де без порток, а ты без рубахи едешь, и спина в крови – кнутьем ободрана!»
– То он ему предрек! На боярине скарлатный кафтан, червленой… Озлился, чай, на блаженного?
– Уй, как озлился! Конного холопа оборотил, приказал: «До первого яма проводи, укажи держать, и там ему подорожнаяде на Мезень ехать!»
– Бедный Федорушко! Угонят мало ближе, чем Аввакума… Таисий, не слушая больше, обогнул Мытный двор, пошел
Москворецкими воротами на Красную площадь.
Прошлую ночь «гулящий» провел у Конона в Бронной слободе и теперь ладил туда же.
Немой оружейник был чем-то обозлен и расстроен. Он пил, ел и спал, почти не замечая Таисия. Собирал инструмент, таскал под избу в тайник.
Таисий подумал: «Уж не обыска ли он ждет? Дьяков и решеточных Конон не любит, но дьяки, должно статься, прознали, что у Конона деньги есть…»
Когда утром оружейник открыл тяжелую дверь в тайник, Таисий полез туда же. Тайник был завален инструментом и платьем. Беря из своего сундука кису с золотом, «гулящий» решил: «Запалит Конон избу».
В душном сумраке прируба атаман ватаги Серафим лежал на своем одре. Улькин отец сидел на краю постели, старики снова говорили по-тонку о делах:
– Чуй, Серафимушко!
– Ну, чую… На то и бодрствуем – не спим…
– Што делать с девкой нам? Бродит, как волчица, и не подступись – когтем и зубом возьмет. Укрылся, вишь, парень-то в боярском дому…
– Делать што, скажу… Покудова, Миколай, парень тот жив, мне Ульки твоей не сватать, а тебе дочки не видать здравой.
– Ну-у?
– Думаю о том много… потому говорю…
– Уж не колдовство ли над ей какое уделано?
– На черта не клепи зря, – любовь, она посильнее черта. Ведаешь, на празднике в Коломне мы их на ночь свели, они же годы живут. Надо развести, только добром ништо поделаешь – разлучка тюрьма ему ай смерть! Смерть крепче тюрьмы – из тюрьмы она его ждать будет. Зато у смерти взять нечего…
– Ты суди, как пса от Морозовой-то уманить? Достанешь, как убить такого вепря?
– Надумаем как – не каменный, а и камень от огня лопает… Перво – достать их, штоб жили с ватагой.
– То первое дело…
– Ни зраком угрозным, ни словом штоб от нас заначки не было. Втай промышлять о их головах!
– Двоих, думаешь, вершить!
– А то как? Они-это одно – один без другого не живет!
– Думай – чем ближе.