– Што-о?! Великого государя?
– Да…
– Где ж он живет, тот лиходей?
– Где живет – укажу…
– Когда и где задумано убить?
– Послезавтря – в Коломенском… У собора, ай где, не ведаю… шумно было…
– Тот Таисий не один, девка? Не запирайся – дело государево…
– Другой? Семеном звать того, не шевели… с нами живет.
– Твой полюбовник, должно?
– Мой он…
– Такой же разбойник, ежели его друг…
– Семена не шевели!…
– Семеном? У меня жил Григореем звался – двуличен!
– Сказываю, не шевели! – вскочила на ноги Улька.
– Мое то дело!
– Не дашь слова не тронуть, и я тебе не доводчица!
– Вот как?
– Или коли так пошло – на тебя доведу большим боярам, што ты в своем дому крыл Таисия… И ведал, што Таисий Коломну зорил, а солдаты заводчики тож в твоем дому бывали!
Незаметная дрожь тронула. холодом ноги Бегичева. «Черт девка!» – подумал он и тихо, вкрадчиво начал:
– Тово довода твоего, девка, я не боюсь… А пошто не боюсь, скажу: кто тебе поверит и до больших бояр кто пустит? Теперь же слово тебе даю – пущай, коли разлюбезный твой Семка будет в целости, ежели сам кому из властей не попадется… Гилевщики уж шумели сегодня на Москве, и ежели его в заводчиках не сыщется, пошто парня трогать, а Таисия имать – укажи время…
– Укажу…
– Награду поймешь от великого государя, колико нам удастся его словить!
– Я пришла по злобе! Мне твоя награда не надобна…
– Так, так…
– А так!
– Сказуй честно, не говори лжи и место кажи не пустотное, без отвода глаз! Инако за кривду у нас на Земском дворе палачи с трех ударов кнутом человека на полы секут.
– Меня, дядюшко, ежели што озлит много, ай бедой накроет тяжкой – я тогда деюсь шальная… лихоманка меня трясет… тогда хоть на огне пеки, слова не молвю!
«Эх, и хороша же девка! Моя Аграфена – корова супротив этой…» – решил Бегичев.
«Кинуться да удавить черта? – подумала Улька. – Нет! Пришла не спуста… Сатане надо, Таисию, могилу наладить…»
– Чего умолкла?
– Думаю, как лучше взять его, Таисия!
– Чего надумала?
– Завтра, дядюшко, как отзвонят к вечерне, будь в леску за Облепихиным двором, там объявлюсь я – ударю в печной заслон три раза, поезжай тогда на Фимкин двор… следом приду, укажу ходы под избу. Теперево дай лошадь и человека нас увезти в обрат,
– Нешто ты не одна?
– Со старцем я, он на харчевом дворе.
– Поди, зови старца того… лошадь и возник вам будут налажены!
Ночью вернулся Сенька. Улька прикинулась сонной. Ныло везде избитое на дворе Морозовой тело. Пуще стыд брал, что секли ее голую, рубаху кинули, когда велели одеться. Она не плакала, только искусала губы в кровь. Сама Морозиха Федоска, окаянная, с крыльца глядела и тростью махала, «сколь бить».
«Все он, скаредник, причинен ее бою…» Сегодня Ульке казалось, что первый раз она невзлюбила Сеньку: «Кабы сам – бей сколь надо! А то чужие, псы, холопье пьяное…»
Сенька слегка тронул Ульку за плечо:
– Ульяна!
Она промолчала, всхрапнула, будто просыпаясь.
– Ульяна!
