Салтыков отошел в сторону, не кланяясь, да царь и не глядел на него.
– «Андрей, княж Михайлов, сын Мещерский! Ты воровал против великого государя казны тем, что покупал людей поставлять на Монетный двор таем купленную, не вешенную и не клейменную медь!»
– Не оглашай иных, Семен! И этих воров довольно… Кто они, откуда пришли? Уж не те ли, что кормятся за моим столом и в золотных ферязях говорят речи от моего имени чужеземным послам? Горько слышать и знать, но это те же самые!
Царь, опустив голову, глядя в подножие трона, помолчав, продолжал:
– Кто невесту, государю любую, на немилую переменивал[249]? Салтыковы, Морозовы…
Вскинув глазами на помост дьяка, царь сказал ему:
– Сядь, дьяк! Ты не воровал, как они! Потрудись еще – читай нам о служилых чинах.
Дьяк, поклонясь царю, сел. Выдернув из пачки столбцов пожелтевший короткий столбец, похожий на малую отписку, стал читать, не повышая голоса:
– «Наказ стольника Колонтаева своему дворецкому – сходить бы тебе к Петру Ильичу и если он скажет, то идти тебе к дьяку Василию Сычину…»
Бояре исподтишка удивленно переглянулись, кто-то прошептал:
– Досюльное чтет!
Дьяк, собирая разорванное место на столбце, помолчал и снова начал:
– «…к Василию Сычину… Пришедши к дьяку, в хоромы не входи, прежде разведай, весел ли дьяк, и тогда войди, побей челом крепко и грамотку отдай. Примет дьяк грамотку прилежно, то дай ему три рубли, да обещай еще, а кур, пива и ветчины самому дьяку не отдавай, а стряпухе. За Прошкиным делом сходи к подьячему Степке Ремезову и попроси его, чтоб сделал, а к Кирилле Семеновичу не ходи: тот, проклятый Степка, все себе в лапы забрал. От моего имени Степки не проси, я его, подлого вора, чествовать не хочу, поднеси ему три алтына денег, рыбы сушеной да вина, а Степка – жадущая рожа и пьяная»…
Царь поднял голову:
– Такие дьяки были при государе, родителе моем покойном, блаженные памяти. Стольникам их подобно покупать надо было… с чем же приступить к ним простому человеку!
Бояре, кланяясь, заговорили:
– Досюльное, великий государь!
– Давно было то… Ни стольника в животах нету, ни дьяка… с ними и кривда ушла.
– Нет, не ушла! – сердито сказал царь. – Семен, чти им о нашем служилом чине!
Дьяк переменил столбец:
– «Служка Соловецкого монастыря, посланный на Москву, хлопотал в Стрелецком приказе о монастырском деле… в проторях по тому делу показал: «Дьяку внесено десять рублев, пирог, голова сахару, семга непочатая, большая… гребень резной, полпуда свеч маковых, два ведра рыжиков – людям его и два алтына…
Старому подьячему двадцать восемь рублев, пирог, ведро рыжиков – людям его и четыре деньги.
Молодому подьячему деньгами три рубля, да ему ж с дьячим племянником в погребе выпоено церковного вина на семь алтын».
– Посулы, как видимо, и вам и мне удорожали. Дьяки стали проще – они сами имают в свои руки, – не надо стряпухе давать, и семгу, и голову сахару, да и захребетников своих велят поить вином! Худо… зло, грабеж! А с вами, бояре, лучше?
Бояре, потупясь, молчали. Не смели говорить, но Иван Милославский заступился за боярство:
– Воры, великий государь! Взятые по «слову и делу», сбывая боль пытки, кого не оговорят! Очные ставки надобны…
Царь не ответил ему и не взглянул в его сторону.
– Моя государыня, Мария Ильинична, и по сей день лежит-ни рукой не двинет, ни ногой… В страхе она с того дня, как ее родителя народ на расправу водил, звал… Али мне радостно и утешно, что бояре, а между ними и кровные мне, клонят мое государствование к бунтам и нищете? Нынче я не дал вас народу, как в младые годы было с Траханиотовым, Чистовым тож[250], а дядьку Морозова Бориса сам с Лобного на Красной отмолил у смерти… Я знаю – нельзя мне вас дать! Кто мои воеводы? Вы! Стольники мои? Вы! Стряпчие, кто бережет мою рухлядь и счет ей ведет? Вы! И я ради вас указал перебить народ – семь тысяч голов потоплено и избито. Кто сыскался в заводчиках – их двести, тех не чту! Семь же тысяч голов – все тяглецы! Посадские, мелкие торгованы и кои были стрельцы… Не головы мне надобны – надобно тягло их! Вы же воровством казну мою пусту деете…
Бояре осторожно заговорили:
– Народу – что песку морского!
– Эти гинули – на их место придут другие! Ради будут замену чинить…
– Придут, торговлю захапят и платить ради будут!
Но царь, озлившись, вспоминал, не слушая боярских речей:
– Соляной бунт от вас! Бояре забрали соль, продавать стали не в сызнос простому люду; нынче же, раскрав медь, подорвали веру в деньгах… Раньше самоволили и теперь то же… Силы моей не хватает держать вас в страхе. Иван Васильевич умел то делать, но не я! На ваше самовольство глядя, на хищения ваши и жадность к посулам, и малые служилые воруют, где и чем можно… Патриарх самовольно кинул церковь – смуту церковную учинил, какой не чинят и бусурмане… прикидываясь смиренным, все валит на
