незнакомый голос:
– Стой тут! Гляди других: кто сверху пал – кончай.
– Не пропущу, Кирилушко!
Домка сошла в пол-лестницы, сказала громко чужое ей имя:
– Кирилл!
– Хто зовет меня? – Я, Домка!
– Иду-у!
– Иди, веди своих по одному вверх…
– Чую тебя, иду!
На крыльцо поднялись двое: очень высокий человек и с ним маленький, юркий. Домка ввела их в сени, откинула на окне занавеску, взяла свечу и указала на дверь:
– Тут в повалуше спят помещики, прикажи своим по два, по три приходить туда, скидать свое платье в угол, помещичье снимать и надевать…
– Понял…
– Уходя, забери из сеней с лавки барское оружие. Раздай своим. Рубахи, портки, кафтаны, однорядки вот тут, в чулане. Кто оделся, пусть идет на пир к воеводе и садится за стол, пьет, ест молча…
– Все смыслю – сам оболокусь да поем и чего изопью… Домка, беззвучно шагая, пошла, но вернулась, спросила Кирилку:
– Богррадной убит?
– Не, Домна, атаман указал связать, бит един лишь десятник стрелец…
– Делай! Домка ушла.
Кирилка обернулся к своему; – Ты в тюрьме скарлатной кафтан просил – нынче получишь!
– В ем я проберусь за рубеж, стану архиереем у раскольников…
– Делай, как умеешь… Только они тебя посадят на рыбу, иной еды не дадут…
– Ой, Кирилушко, пошто так?
– Архиереи у них постятца много… Поди вниз, зови наших!
Воевода, упившись вина, привычно всхрапывал в кресле… Его кто-то потряс за плечо. Он открыл сонные глаза, увидал перед собой монаха в черном… Мутными глазами старик силился оглядеть гостей… успокоился: «Все на месте и мне бы спать…»
За столом пируют соседи помещики… Молча пируют, будто вино и брашно многое их лишило языка и голоса…
Перед воеводой монах с молитвой надевает на правую руку нарукавник с крестами, и слышит воевода божественное: «Десница твоя, господи, прославися в крепости!»
– Так, так, стихарь… церковник – как и подобает за пиром у воеводы… за столом… так!
Черный перед ним развернул белую бумагу… откуда-то появилась чернильница. Сует перо в руку воеводе:
– Подпись надобна твоя, наместник… Сие неотложно, во имя господа и великого государя… Имя твое оберечь от врагов и поклепцов…
– Имя мое? Да, враги, поклепцы, знаю… Чего писать, патрахель черна? Чего? Господи, согрешаю, хулю монаший чин… раба твоего…
– «Перечневую роспись» подпиши! Дьяки велят, пригнали с Москвы, требуют…
– Ох, нет ее, нет…
– Есть, все на месте… едино лишь подпиши…
– Пишу спотыкчато… зрак не зрит… ум смутен…
– Пиши, руку твою поддержу… пиши.
Обрадовался воевода. Монах водил его руку с пером по бумаге, спрашивал:
– Како выводишь букву «мыслете», а како букву «твердо»? «Аз» како изгибаешь?
Воевода упрямо стремился одолеть и сон и хмель, чтоб написать по-хорошему:
– Так вывожу! Вот так «зело» и «земля».
– Еще напиши: «А сидел у сей духовной замест отца моего духовного Саввы протопопа иеромонах Солотчинского монастыря смиренный отец Иеремия, а послуси были…»
– Пишу и плутаю, вираю – духовной? Не духовную завещаю– «перечневую роспись» подписую… вишь, помню?
– Пиши, то все равно! «…а послуси были…» «…а послуси были…» – написал воевода.
– Ну, все едино… спать мне… Эй, Домка!
– Домка придет! Еще попируем… пей!