– Иду, слушаю…
Боярин сел к столу на бумажники, снял с головы высокий плисовый колпак, обтер большой ладонью лоб от пота, погладив бороду, сказал себе: «Десять возков? Значит – стольник, а ждал боярыню… упредил, скупой… Эк его батькино добро приперло делить! Пожалуй, суну ему духовную к носу».
Подводы стольника Василья Бутурлина расставили на обширном воеводском дворе. У возка по три холопа – «указано боярином от возков не отходить!» Лошадей выпрягли, приставили к колодам, немой конюх засыпал в колоды овса. Стольник перекрестился, пошел в дом. Был он косой на левый глаз, с раздвоенной на конце черной бородой, узколицый, узкоплечий и бледный. Вошел в первую горницу с иконостасом, оглядываясь подозрительно. За ним по пятам шел рослый холоп. Оба в тягиляях: холоп – в нанковом стеганом, стольник – в шелковом сером. Холоп снял с боярина тягиляй, свернул бережно, положил на лавку. Боярин остался в чуге синего бархата, рукава чуги по локоть, но дополнялись рукавами белой рубахи, узкими к запястью. Стольник передал холопу трость и шлыкообразный бархатный колпак; подошел к иконостасу, простерся ниц, молился, пока Домка носила с поварни яства да расставляла по скатерти стола ендовы с медами имбирным, малиновым и переварным. Поставили в ряд кубки серебряные и ковши. Помолясь, стольник сел на лавку близ иконостаса. Он косился на малую дверь в спальню. Из спальни вышел воевода в прежнем наряде: в суконном малиновом кафтане, на кушаке с цепочкой кривой нож и две серебряные каптурги – одна справа, другая слева.
Стольник поднялся, поклонился старшему брату. Сойдясь, братья обнялись.
– Здорово ли ехал, брат Василей?
– Благодаря господа ладно, братец!
– А я тут с дворянами спороваю: не верят, что государь дал мне власть их гонить в Москву на службу… нарядчика требуют.
– Нарядчик на войну гонит… без войны и воевода властен тому… Хитрят, упорствуют…
– Ну, брат, за стол с дороги!
Сели оба друг против друга, налили ковши:
– За великого государя!
– За государыни здоровье, Марии Ильинишны!
– Ну, как она? Все недужна?…
– Скорбна, скорбна, государыня, ох и скорбна!…
– А ну как преставитца? Тогда чести Милославских конец!
– Э, братец! – Стольник поднял свободную руку, сказал:– Холоп, поди, жди у возка… – Глаза его побежали: один в угол к дверям, где стоял ушедший холоп, другой метнул на дверь спальни. – Не дело сказываешь, братец! Ушей да языков сплошь натыкано…
– Сказал – так думал: век истек, другого не запасено…
– И все же молчать надо! Мне бы вот сходить на Которосль к Спасу… помолиться… свечу образу поставить… душе легота и народу зримое добро.
– Пожди, брат! Делить батькову рухледь будем, вступим в драку… побранимся, а там уж кайся… И вот духовна отца – чти!
Воевода вынул из пазухи бумагу, писанную Сенькой в конуре пономаря. Дал брату:
– Братец, да где тут правда? Все тебе, мне же ни пушинки! Воевода улыбнулся, погладил бороду, а стольник правым глазом продолжал буравить строчки грамоты, потом решительно сказал:
– Духовна виранная! Где тут правда? Одному сыну завещано, и холопей спустить!
– Спустил я всех…
– Пошто меня не подождал, братец?
– Своих людей довольно, а эти чужие мне… отца не берегли… еще и родителя завет исполнил…
– Вот и зацепка – не берегли, а потому и волю духовной рушить надо!… Какие это послухи? Иеремия – «замеет отца духовного», Солотчинского монастыря бродяга… «подьячий Казенного двора» – какого двора? Гонись за ветром в поле – ищи их!
– Брат есть подпись отца – ею покрыто все… – По виду, он хмельной писал подпись!
– Не нам его судить!
– Кому же?
– Отцу! Вот его письмо, здесь не скажешь: «был хмельным», писано ко мне… сличи и узри. – Воевода из каптурги достал письмо, приказанное Сеньке писать. – Здесь в духовной говорится: «собинно завещаю девку Домку!» В письме, ко мне писанном, подписанном родителем нашим, с знаками Бутурлина на полях письма, опять говорится: «пуще проси его за Домку, мою закупную холопку», и дальше: «Домка та – моя верная псица!»
Домка за дверями спальни стояла и слушала; как тогда во время пира, слова старого воеводы. Стольник говорил:
– Эх, братец, братец! Времени не дано тут долго жить… я бы весь город на ноги поставил и раскопал бы лжу, кою вижу в твоей духовной… Да пожди, упрошу великого государя – спустит меня сюда не на пять ден, и я привезу с собой дьяка да палача, и мы то дело просквозим!
«Вот он, худой черт», – подумала Домка и тихо ушла от дверей.
– Тогда пошто нынче делиться, когда затеваешь дело?
– Меня скоро не спустят, знаю, а что возьму, в том письмом креплюсь с тобой. Так что даешь?
