– Правду ли я сказал?
Трепля седую бороду, голова ответил:
– Хоть ты и вор, но правда твоя – такой указ всем ведом.
– Теперь, бородатый дурак, оглянись на моих Козаков, которых хошь увести к царю, – живые они люди или мертвецы? Ведь для них царь-святоша такие указы пишет?… Вы думаете, для нас надобно лишь пьянство? У нас так: кто пляшет, а кому скушно, тот плачет, а иной на кулачки с другим бьетца… Царь сошел с глузда, с попами сидя, и мыслит всему народу рты заклепать указом, да руки-ноги живому человеку связать.
– Ты, вор, разбойник, не смей нам, служилым государевым, хульно говорить о великом государе! – крикнул седой голова.
Младший переминался с ноги на ногу, молчал.
– Вам он царь, а нам псарь!
Седой плюнул и снова заговорил с разницами:
– Козаки! Несите повинные головы к великому государю… все вам отдастся! Честно головами послужите царю, и его государеву кореню, и боярству родовитому!
– Добра ни у царя, ни у бояр не выслужили – хребтом служили, да ребер не досчитались, – крикнул опять есаул Ермилка.
Разин сказал:
– Соколы! Много воеводские псы говорили, заслужили награду, – будем судить их на горло! Они же, ведомо мне, киргизов на нас сговаривали…
– Любо, батько!
– Будем! Хотим!…
Младший голова, сняв шапку, поклонился Разину:
– Пошто грозишь, атаман? Мы не от себя, мы посланы воеводой…
Разин как бы задумался, но в это время старший голова, сорвав шапку, стукнул ею по колену, сказал:
– А знаешь ли, вор, присловье старинное: «Посла не куют, не вяжут?»
– Я бы знал то присловье, да, вишь, вы не послы, а лазутчики… – нахмурил брови, мрачно усмехнулся, двинув на голове шапку: – Послов не ковать, соколы, не вязать, а на шибеницу за горло… гой-да!
Голов подхватили, они пробовали вытащить пистолеты. У них сорвали и сабли и пистолеты, поволокли.
– Хотим еще сказать! – кричал младший, Разин крикнул:
– На зубцы стены над брамой[379]. Пущай воевода зрит… Крепите город – примем бой, а баб зовите «кашу[380]» варить на стенах и воду кипятить!
– Слышим, Степан Тимофеевич!
– Любо! Любо-о!
Воевода Яков Безобразов оправдывал свою фамилию видом и делом: с красным мясистым лицом, с серыми волосами и такой же бородой. Его крупный сизый нос низко висел над верхней безусой губой. И нравом воевода был упрям. Воюя, он никогда не осматривал сам местности, а доверял во всем лазутчикам и считал, что воинское дело знает больше всех. Кроме лазутчиков, никому не доверял, а своих воинских людей подозревал во всем худшем.
Барабанным боем призвали в шатер к воеводе стрелецких голов и полуполковника. Воевода пришедшим не указал садиться, стояли перед ним, а он сидел на подушках, покрытых ковром, в широком сером опашке, в правой руке трость.
– Город Яик приказую, служилые, у воров отбить!
– Много людей, боярин, положить придетца! – ответил бородатый голова, тряхнув снятой стрелецкой шапкой.
– Тебе пошто забота о людях? Людей нет! Есть стрельцы, есть датошные солдаты, рогатники, лапотники, еще калмыки… калмыков первыми в бой! Пустить же их со своей стороны через реку…
– Река бедовая, боярин, слижет людей, как щепу… проворная речка Яик… – весело проговорил длинноволосый голова Федор Носов и улыбнулся.
Воевода сдвинул брови:
– Отойди! Смеяться у меня нечему… В ближней роще, служилые, нарубить указую плотов, камышом покрыть… Камыша нам не искать – много лежит его по вражкам, водопольем накиданного. Плоты и камыш переправить на калмыцкую сторону. Взять запасные верви, чтоб из плотов мост связать… По мосту пустить стрельцов и датошных с пищальми. Калмыки по мосту не пойдут, они завсегда плавью. Туда же переплавить пушки, четом четыре-пять! И все дело! Все тут…
– А можно ли и когда ждать калмыков, боярин? – спросил, склоняя голову и запахивая синий кафтан, полуполковник.
– Прийти должны день-два годя – для сговору людей Дайчина Тайши посланы головы Нелюбов Никифорко и Янов Сенька! – воевода стукнул в пол шатра, покрытого ковром, тростью…
– Они же и к Стеньке Разе посланы? – Они и к ворам зайдут!