Сеньку разбудило дымом, да и пьяницы неуемно бубнили. Он встал. В избе сумеречно, только часть стены против печи пылала отблесками, когда Наум уходил за дровами. В окна холодно поблескивала лимонно-бледная заря.
Сенька пошел на берег Волги. Сойдя к воде, увидал лодку, а в лодке лапотные следы, песчаные. Смахнув песок с лавочки, кинул на нее платье, знобило голое тело ветром, но он с наслаждением смыл с ног мозоли и грязь.
На горе, куда упер взгляд, далеко в сторону – город, а в нем церковь деревянная, распахнутая. Скупо за дверями теплились огоньки. Близ церковных дверей на желтых столбах висели чугунные доски. Юрко двигаясь, черный, как жук, пономарь колотил в доски чем-то длинным и, видимо, железным. Хриплый звон призывал богомольцев. По кривым улицам к Волге торопливо шаркали шаги людей. Выше и дальше церкви, на берегу Волги с обрывистой желтобокой горы, из помещения с круглой крышей на столбах кричал караульный стрелец:
– Э-э-й! Гля-а-ди-и…
Голос уплывал далеко в заволжские просторы. Еще дальше за горой, с другого берега Волги, из-за городской стены на крик караульного будто эхо откликалось:
– Жу-у-у!
За церковью, ближе к берегу, сыпалась и вздрагивала земля. Протяжная песня обрывалась, когда раздавался стук «бабы». Ватага рабочих, перенося копры, била сваи… Тут же, немного ниже, другая ватага копала рвы, вколачивая частокол.
Сенька поглядел за Волгу против города на Покровки. Гумно, которое видел он с сарая старика Наума, вблизи показалось ему огромным. Теперь гумно было покрыто вместо соломы крышей из теса. У гумна, ближе к Волге, лари, забросанные древесной корой, и тут же торговые скамьи. Кругом скамей толпились люди…
«Торгуют, а чем? Кому тут продавать?…» – подумал Сенька.
За большим островом на Волге увидал Сенька подведенный насад с мачтой без паруса, а дальше в сторону города, окруженного стеной, заметил еще другой. Рабочие на палубе насада, скручивая, подбирали парус. Сенька подумал радостно: «Попутчая мне к Астрахани!»
Он обернулся в избу. Наум ворчал на стариков:
– Водку лакать борзы, как псы к молоку, а дело – руки, вишь, зазябли! Поди, неладные, мертвого не топили, кинули?
Наум нашел в сенях колпак убитого, ругаясь, пихал на ухвате в огонь. Домрачей, утирая бороду, ответил:
– Не пекись, Наумушко! Един мешок с сараю пошел ему на гроб. Доброму крючкотворцу замест напутствия церковна тетрадь кляузных дел приложили… камешков ему туда же. Вывезли с отцом и за великим островом спихнули… порато, милой, пузыри пущал…
– Ужо сам огляжу, а то вы сказки горазды сказывать да пить.
– Эй, отец-чернец, присловь хозяину, покрой меня добрым!
– Будь здоров! И окунь на закуску – я испил…
– Ах, неладной, пожди причащаться… Скажи хозяину, чуешь?
– За наши грехи и Ерему в дьяки! Хозяин доброй! Покойник с татарской царицей Кокшаной на дне Волги «доезды» пишет. Закон толкует… Она ему колдует: «Быть-де царству казанскому под Ямгурчей-ханом!» – У, скоморохи!
Песни ватаги да стук копров долетали и до избы Наума.
– Спаси, сохрани – дуют как! – беря домру и шапку с лавки, сказал домрачей…
– Дива нет, козел старой! Дуют, новой Саратов крепят…
– А где же старый, дедушко Наум?
– За рекой, Гришенька, у речки Саратовки, там, где стены… Ешь-ко горячие! – Наум подвинул Сеньке чашку с горячими лепешками. – В нашем только слобода была, теперь две, да воевода прежний церквей нарубил, а из старого города от церкви Троицы образ Спаса сюда перевез… Нынче расправные избы, дом воеводы да кабаки… Ну, бревен плавят много – строят Саратов…
Монах шарил в углу свой батог, ворчал:
– Возжаждала душа винного ковша. Пристал домрачей-старик:
– Время, отец! Винопийцы давно отзвонили…
Сенька ел, поглядывая на стариков в угол. Они нашли свои батоги.
Сенька сказал:
– А я свой батог с возней стрельцов на полянке забыл!
– Тебе он пошто, батог?
– В дорогу, дед Наум…
– Не печаль старика, сынок, погости… Да как не крепок ты, а железная рубаха поди грудь, плечи намяла?
– Плечи ноют – верно… Сон долит.
Старики, опохмелясь, уходя, балагурили. Наум крикнул вдогонку:
– Хвост не марать, грязи приказной, как вчера, за собой не волокчи!
