– Дурак! Хлеба возьми! – сказал Сенька.
Вместо ответа Кирилка выдернул багор, кинул его на насад поперек палубы. Рыжий приподнялся на локте, сонно спросил:
– Куда его черт понес? – И снова лег, посапывая в бороду. Сенька лежа глядел, как Кирилка шагал по берегу, наглядывая дорогу в лес: «Упрямой… к монахам попадет…»
Перед Ярославлем рыжий сказал Сеньке:
– Давай-ка, Григорей, мы тебя закидаем мешками, лазь в трюм.
– Ладно, хозяин! – Сенька влез.
Рыжий позвал ярыг. Сеньку скрыли. Не доезжая Медвежьего оврага, у быка на устье Которосли и Волги насад остановили стрельцы, всех их счетом десять, с десятником стрелецким. Десятник был расторопный, с хитрыми глазами. Он то и дело шевелил на голове новую стрелецкую шапку, как будто желая показать всем, что шапка не простая, а с бархатным верхом.
– Проворно – станови караван! Кинь якори, не копайся! Рыжий упрямо заявил:
– Пошто, служилой, якори, мы тута становать не будем,
– Становь караван!
Гребцы перестали грести, иные ярыги с головного насада зацепили баграми бык, полуобвалившийся от разливов. Стрельцы, серея кафтанами, поблескивая лезвиями бердышей, перебрались на головной насад. Десятник стрелецкий, приказа Пушечникова, в темно-зеленом кафтане, шевеля шапку, сказал рыжему:
– Куды едете?
– Тарханные мы, гостя Василия Шорина с Рыбна села – туды едем, с Астрахани в Рыбно.
– Гоже, давай роспись людей!
Рыжий знал правила, роспись была у него за пазухой – подал.
Десятник оглядел роспись, велел стрельцам пересчитать людей. Сосчитали. Ткнул пальцем в роспись, тронув шапку, спросил:
– Укрытых нет?
– Нету иных, служилой!
– А этот мужик?
– Присталой до Ярослава, нынче угребет. Десятник крикнул стрельцам:
– Робята! Сведите мужика на нос кормы!
Стрельцы подхватили мужика, он испуганно заговорил:
– Чего вам, служилые? Я Тверицкой, тутошный!
– Тутошного, стало быть, нам и надо! На нос насада подошел десятник.
– Рыбу ловил, мужик?
– Жорницы, служилой, становлю по ручьям… кои с берегов в Волгу…
– Знаешь ли ты, как великого государя отец, блаженной памяти Михаил Федорович, на царство в Москву шел и стоял в Спасском монастыре? С тех пор воды по Волге от Которослиреки почесть до Костромы даны монахам в ловлю Спасскому монастырю.
– Где мне знать, служилой! Я мужик темной, грамоте не умею… Ловлю не неводом, едино што жорницы становлю, и то по ручьям.
Десятник сощурил хитрые глаза, потрогал шапку:
– Вот што, рыбак! Ежели скажешь, кого тот рыжой укрыл и где – его словам я не верю, – тогда садись, греби к дому, не скажешь – будет иное: пойдешь с нами на спрос к воеводе. Воевода нынче не дома, так мы тебя, покеда он вернетца, в тюрьму кинем. Дашь влазное в тюрьму – две деньги богорадному сторожу.
– Граблен я, ни гроша в кармане.
– Тогда на правеж поставим, будем бить! Еще то – воевода даст тебя монастырю головой, а власти Спасского всем ведомы – обдерут до нитки.
– Вот как из человека пса делают! Поклеп мой неволя велит: есть у хозяина насада един молочший, в трюм мешками зарыт…
Десятник радостно сдернул с головы шапку, ударил ею себя по колену.
– Есть? Я так и знал! Веди! Мужик показал трюм.
Стрельцы откидали мешки, а Сеньке сказали:
– Вылезай – приехал! Сенька вышел, крикнул:
– Хозяин! Дай мою суму и прощай.
– Прощай, Гришенька! Сума твоя вот. А ты, – показал мужику веснушчатый кулак рыжий, – за хлеб-соль навозом платить– сволочь!
– Неволя велела, хозяин! Угребу, не серчай. – Мужик спустился в лодку.
Сенькину суму взял стрелец:
– Эво набита чем? Хребет сломишь,
