Голова открыл широко глаза, сел на лавке.
– Федько! Ты изменник, то я давно сведал… Жди – сукин! Завтра с караулом налажу в Астрахань…
– Ой, Иван Кузьмич! Ушибся, поди, – никак с печи пал? – Сукнин спрашивал с усмешкой.
– Спал я, не отколь не свалился… И все слушал за тобой – знаю! Стеньку Разина в город ждешь – пришла тебе пора!
– Скинь-ко с плеч мою рухледь, голова!
– Кафтан твой, Федько, я взял и не отдам, – все едино по государеву указу заберут твои животы.
В сенях звякнула скоба дверей, задвигались ноги, четверо стрельцов заскочили в избу, один светил факелом.
– Голова! Пошто в город воров пустил?
– Кто? Воров? Где?
– Беги, Яцын, на площадь! Укажи, что зачинать!
– Наши сидят в угляных башнях!
Голова, как слепой, шарил на лавке шапку – его шапка и кафтан валялись на полу.
– Эй, что сидишь! Не ждет время!
Яцын поднял пьяную голову:
– Ребята! Бери вон того вора.
– Кого?
– Федьку Сукнина, сукина вора!
– Хо, дурак!
– Тьфу ты, черт!
– Пойдем! Наши ладят дуть по городу с пушек!
– А, так вы за воров? Так-то меня слушаете и государю-царю…
Стрельцы уходили. Голова кричал, встав, топал ногой:
– Пошли, изменники!
Стрельцы ушли, Яцын обернулся к хозяину, грозя кулаком:
– Федько, быть тебе, брат, за караулом нынче…
Сукнин вылез из-за стола, перекрестился широко двуперстно на темные лики икон с пылавшими лампадами, шагнул к голове, взял за воротник дареного кафтана:
– Выпрягайся, Иван, из моей рухледи! Помирать тебе в старом ладно…
Голова молчал и, казалось, не слыхал хозяина, глядел тупо, икал, силился вспомнить что-то необходимое. Он покорно дал с себя стащить малиновый кафтан. Сукнин поднял с полу одежду и шапку головы, натянул на него, пристегнул ножны без сабли.
– Поди, Кузьмич! Углезнешь от сей жизни – дедку моему бей поклон. – И вывел стрельца. Вернулся скоро.
Круглолицая, тугая, как точеная, хозяйка стояла задом к печи, держа над крупными грудями голые руки. Глаза смеялись. Сукнин подошел к ней.
– Ну и мед, баба, сварила! Дай поцолую – ах ты моя кованая! – Облапил жену сильными руками, стал целовать, громко чмокая.
– Просил какой – такой и сварила.
– С четырех кубков голова ошалел, до сей поры разума нет и пути не видит!
Есаульша засмеялась, толкнула мужа слегка от себя, сказала:
– Прилип, медовой! Ночью так не цолуешь, скорее все, да спать!
6
Стрельцы в зеленоватых кафтанах мелькали в свете факелов, теснились к башням. Разницы учинили с ними перестрелку.
С факелом в руке, с бердышом в другой сотник Моксев Петр, распахнув розовый кафтан, кричал:
– Не прети им в башни лезть, пущай! Волоки доски, ломай для – лари-и!
На площади под дрожащим огнем факелов застучали топоры, с треском и скрипом гвоздей посыпались доски, валились под ноги стрельцов и казаков товары, никто из ломающих лари не подбирал смятого богатства, лишь какие-то фигуры, похожие на больших собак, мохнатые, визжали и выли, ползая у ног разрушителей, вскрикивали женскими голосами:
– Мое-то добришко-о!
– Вот те! Вот животишки наши-и!
– Ой, пропали! Ой, окаянные! – И в охапку таскали из-под ног стрельцов в цветном платье – от ларей за хмурые дома – куски мяса, холст, материю, одежду.
