мир» она ни разу не раскрыла – ну ее, толстая какая, когда ее прочтешь? Шекспир тоже… Да и кто же читает пьесы? Их можно посмотреть в театре или в кино. Девчонки, се подруги, плакали над Оводом – непонятно, как это можно плакать над книгой? Ведь Овода выдумала Войнич, он же но живой человек, чтобы над ним плакать! Да и мало ли над чем плачут девчонки. Смотрели «Балладу о солдате» – плакали. «Летят журавли» – тоже плакали. А Зина Стрешнева – так та даже и на «Чапаеве» плакала; а что плакать, когда известно, что Чапаев умер давным-давно, а на экране вовсе и не Чапаев, а Бабочкин!
И вот теперь взяла книгу с отцовской полки. Чехов. Отец читает Чехова! Но ведь он же давно прочел всего Чехова – и вот почему-то читает снова. Тамара вообще не могла понять, как можно читать Чехова. Такая скука! А вот отец не только читает, он перечитывает! Непонятный человек ее отец, старомодный какой-то.
Тамара закинула руки за голову. Однако что же ей все-таки делать?
Вспомнились веселые дни на даче у Олечки. Как интересно там было, сколько народу приезжало туда, как они там дурачились, играли, танцевали!.. И снова встал перед ней Ян Рогозин, красивый, любезный, с затаенной грустью в глазах. Гамлет!
И тут же опять – пьяная фигура, косматые волосы, отвратительный, мерзкий хохот…
О нет, нет! Не надо, не надо! Хоть бы поскорей пришел отец и они бы наконец поговорили. Тамара совсем не видит его: все занят, все занят, все занят!
Занят, а, однако, успел собрать букет цветов и поставить в кринке на свой письменный стол. Желтые лютики и лиловые колокольчики светились под солнечным лучом. Желтое и лиловое – ишь ты, ее отец, оказывается, понимает, какие цвета идут друг к другу!
И вдруг неожиданная догадка заставила Тамару нахмуриться. Да уж сам ли он собрал такой букет? Не женщина ли рвала для него эти цветы? Сероглазая «агрономша» с обветренным лицом и печально изогнутыми бровями. «Хороший, хороший человек, умница!..» Хоть бы раз в жизни он сказал так о ее матери!
Соседка истопила плиту, приготовила обед. Надо бы накрыть на стол к приходу отца. Но как узнаешь, когда он придет? Тамаре лень было возиться с кастрюлями и тарелками. Притом же кастрюли горячие, только руки портить.
Тамара встала с тахты. Расхаживая по комнате, она то и дело подходила к прелестному желто-лиловому букету.
– Конечно, она, – твердила Тамара с нарастающей неприязнью. – Подумаешь, цветочки дарит! Травы какой-то набрала… Очень красиво – трава в кринке! Мало ей гераней!
Тамара схватила кринку и выплеснула за окно воду вместе с лютиками и колокольчиками. Она никому не позволит хозяйничать в их доме!
Отец пришел вечером. Свежесть полей, росы, теплоту вечерней зари, радость большого труда – все это принес он с собой в белые комнатки.
– Дочка, есть хочу! – закричал он еще с порога. – Скорей накрывай на стол!
Тамара сидела с вышиванием, которое привезла с собой. Она смущенно посмотрела на отца.
– А что накрывать? Обед же холодный. Плита остыла.
– Вот тебе раз! – засмеялся отец. – Обед холодный!
– Да, холодный. Пришел бы раньше, так теплый был бы.
Но хорошее настроение отца нельзя было испортить ни холодным обедом, ни холодным тоном, каким говорила с ним Тамара.
– Раньше не мог, дочка. Так поставь же поскорей на керосинку наш холодный суп, а я пока умоюсь.
Тамара, не отрываясь от вышивания, чуть пожала плечами.
– Вот еще – с керосинкой возиться! У нас же всегда был газ, ты забыл, папа!
Отец с любопытством посмотрел на нее, как на диковину.
– Шестнадцать скоро – и тебе трудно зажечь керосинку? Или ты вообще не желаешь ничего делать?
– Но, папа, она же керосином пахнет. Все руки…
– Ах, руки! – вспылил отец. – Белые руки нельзя запачкать! Да для чего это ты их бережешь, интересно? Ее руки! Что же, ты собираешься всю жизнь дела чужими руками делать?
– А почему же тебе агрономша не разогревает? – не глядя на отца, спросила Тамара. – Букеты дарит, а…
Отец стукнул ладонью по столу:
– Молчать!
Тамара вскинула на него потемневшие глаза. Она хотела еще сказать что-нибудь пообиднее, но, увидев лицо отца, испугалась. Так он однажды, доведенный до ярости, закричал на ее мать, а потом молчал несколько дней, не в силах победить свое отвращение к ней. Неужели отец так же поступит и с Тамарой?
Побледневший, с горящими черными глазами, он с минуту молча и как-то странно, словно не узнавая ее, глядел на Тамару. Потом, не сказав ни слова, надел свою серую выгоревшую кепку и ушел.
– А что ж обедать? – крикнула ему вслед Тамара.
Но дверь уже захлопнулась. Тамара подбежала к окну:
– Папа! Обедать…
– В столовой пообедаю, – ответил отец не обернувшись.
