ловко правит конем! А богатый наряд его так и сверкает на солнце. Белый бешмет густо расшит серебром. Рукоять шашки выложена черною красивою персидскою бирюзою. Белая папаха на его голове сверкает как снег седой вершины Эльбруса. Но лицо его почти скрыто под ней. Однако, где-то Глаша видела этот горбатый нос, эти бегающие, как у мыши, черные глаза Бесспорно, она встречала его где-то, но где?
Вот всадники поравнялись с окном, остановили коней и приподняли папахи. Потом отдали неизбежный «селям», приложив руки к сердцу, губам и лбу.
— Да будет благословение Аллаха над лилиями карталинских долин! — крикнул Абдул-Махмет, утирая рукавом бешмета обильно струившийся по лицу его пот.
— Спасибо, ага, будь здоров и ты! — звонко ответила Глаша в то время, как Селтонет, по обычаю татарок, спрятала лицо свое под чадрой.
Однако, желание показать себя подскакавшим всадникам было настолько сильно, что она через минуту снова откинула покрывало назад и даже чуть высунулась из окошка. Оба всадника придвинулись ближе на своих конях.
— Закрой твои очи, гурия, или я ослепну! — крикнул богато и нарядно одетый спутник Абдул-Махмета по адресу высунувшейся из окна Селтонет и приложил руку к сердцу.
Тщеславная девушка вспыхнула от удовольствия при этом истинно восточном комплименте и заметила, что глаза горбоносого всадника с нескрываемым восхищением смотрели на нее.
— У нас, в горах, девушки лопнули бы от зависти, при виде тебя. Я бы желал, чтобы у сестры моей были твои косы и уста! — продолжал всадник, все еще не спуская глаз с Селтонет.
Молчание. Лицо Селтонет пылает все ярче. Здесь, в «Гнезде Джавахи», никто еще никогда не восхищался красотою её. Действительно, чудесных волос её как будто даже и не замечали вовсе, а она, Селтонет, так любит похвалы.
Она молча кивает в знак благодарности всадникам.
— Ты ему должна ответить что-нибудь такое же приятное, — шепчет Глаша, незаметно теребя за руку свою старшую подругу.
— А я не знаю его имени даже, — смущенно лепечет та.
— Хочешь, я спрошу?
И, забыв всякую осторожность, Глаша высовывается из окна и кричит, обращаясь к Абдул- Махмету:
— Эй, ага, скажи, как зовут твоего товарища? Селта хочет знать!
Толстый татарин разводит руками, потом мотает бритой головой и, забавно сложив руки на животе, посылает к окну:
— Видно, что ты еще птенчик годами, раз не знаешь славного узденя, храбрейшего из джигитов Дагестана, бека Саима-Али-агу-Гаида!
— Ах!
Селтонет не выдержала и вскрикнула от неожиданной радости и восторга.
«Бек-Гаид! Знатнейший и богатейший уздень Нижнего Дагестана, храбрый джигит, каких мало на свете! Бек-Гаид! Не сам ли Аллах посылает мне, Селтонет, бедной, незнатной родом сироте из Кабарды, это счастье?»
Она шепотом делится своими мыслями с Глашей.
— О, — восторгается та, — ты счастливица, Селтонет! Ты счастливица? Богатой будешь, княгиней, важной, знатной! А мы все в гости станем ездить к тебе. Ты будешь нас угощать и джигитовками, и пляскою, и музыкою, и шербетом, и сластями. Ах, как весело будет! Как весело, Селтонет! Скажи же ему скорее, что ты слышала о нем, о его богатстве и знатности. Скорее, скорее говори же, Селтонет, не медли!
Но Селтонет уже и сама знает, что ей делать, что говорить. Она перевешивается через подоконник; её черные глаза горят, губы улыбаются торжествующе и смущенно.
— Бек-Гаид! — посылает она звонко. — Твое имя знакомо всему Верхнему и Нижнему Дагестану! Твои табуны и стада разбрелись от долин Грузии до Адарских ущелий! Храбрости твоей позавидует орел на небесах! Все это знают, знаю и я.
— Спасибо, девушка, за доброе слово! Да расцветут ярче розы твоих уст, произнесшие эти слова!
И голова Бек-Гаида склоняется низко перед Селтой.
Бек-Гаид хочет опять что-то сказать, но… С громким фырканьем отпрянул от окна его конь. Белоснежный бешмет всадника сразу принимает зеленый, красный и синий оттенок. В тот же миг сверху, с балкона, слышится повелительный окрик знакомого обеим девушкам голоса.
— Эй, Селтонет, отойди от окна, не то я вылью на твою голову целое ведро разведенной краски, как вылил на тупые башки этих баранов, что перекликаются с тобой.
И, как бы в подтверждение этих слов, с балкона джаваховского дома льется целый ручей на головы всадников и их коней.
О, этот Валь! Он проследил, очевидно, всю сцену от начала и решил наказать непрошенных гостей по-своему. И вот щеголь Бек-Гаид, весь залитый с головы до ног, принял крайне несчастный вид.
— Нечего сказать, хорошо же я его отделал! Ха-ха-ха!.. И тебе попало, Абдул-Махмет, как будто? Ничего, кунак, обсушишься у себя дома. А кто же виноват, что у тебя пустая тыква на плечах вместо головы, и ты околачиваешься, как вор, вокруг чужой усадьбы? Проваливайте, миленькие, подобру, поздорову отсюда, да поскорее! И уж не возвращайтесь обратно. Попробуйте сунуться сюда еще раз, так уже не красками, а кинжалом да пулей попотчуем вас!
Вряд ли слышно отпрянувшим от дома всадникам, что говорит, захлебываясь от волнения и негодования, Валентин. Но впечатление от его крика получается, видно, весьма сильное. С проклятиями и бранью оба всадника, потрясая нагайками по адресу Валя, в грязных запачканных бешметах, несутся теперь стрелой от стен «Джаваховского Гнезда». Изредка поворачивается горбоносый уздень и грозит своим коричневым кулаком юноше.
— Что теперь будет? Что, если Валь пожалуется «другу» или тете Люде? Что будет тогда? — в волнении шепчут совершенно растерявшиеся девушки.
Конечно, Глаше попадет в этом случае меньше, она еще маленькая и не ради неё же приезжали эти господа. Но Селтонет могут быть серьезные неприятности за её разговоры с чужими людьми, тем более с Абдул-Махметом, которому строго-настрого запрещен вход в джаваховский дом. Надо поэтому будет спрятать в карман свою гордыню, упросить Валя не передавать ничего старшим о всем случившемся. И, не задумываясь ни на минуту, Селтонет ложится на подоконник, спиною к горам, перекидывает голову и, глядя снизу вверх на Валя, все еще находящегося на балконе, говорит сладким голосом:
— Валь, миленький, пригоженький, яхонтовый, ты не скажешь «другу» того, что видел и слышал? Нет?
Валь смотрит на девушку молча и глаза его сверкают возмущенно-злым огнем. Потом он наклоняется над перилами и говорит отрывисто и сердито:
— В моем роду были поэты и бедняки, но не было шпионов и доносчиков. Запомни это!
ГЛАВА VII
Тихий июньский вечер. Последний вечер перед отъездом Нины и Гемы из дома. В этот последний вечер собрались всей семьей в последний раз на галерее «Джаваховского Гнезда». Нынче в гостях нет никого из посторонних. Даже такие близкие друзья, как Ага-Керим с женою и князь Андро Кашидзе не приехали сегодня навестить отъезжающих друзей. Все они явятся завтра провожать их на вокзал в Гори. Всем им понятно, что сегодняшний вечер Нина Бек-Израил должна провести только со своими «птенцами». На долгие месяцы увозит она отсюда в более благодатный климат больную Гему, и пока молодая девушка не почувствует себя вполне здоровой, не вернется сюда. За нее останется тетя Люда. Бедняжка Сандро! Нелегко ему расставаться с сестрой. Они стоят, обнявшись, и смотрят на небо и слушают тихий ропот Куры под горою. Бедная маленькая Гема! Её сердечко сжимается предчувствием, что не вернуться ей сюда, не