подругу. Ту, маленькую русскую, знаешь? Оставить девчонку — значило бы дать, знать всему Гори о том, что увезена Селтонет. Если я поступил глупо, брани меня, отец.
— Ты поступил, как мудрейший из алимов,[22] — произнес Абдул-Махмет, обнимая сына. — А теперь ступай есть и отдыхать. Да зайди к матери, ее напугала твоя продолжительная отлучка.
Мальчик удалился, а старик дал знак Бекиру и Седиру отвести девушек в кунацкую, и сам поспешил туда же.
Когда бурка спала с головы Селтонет и Глаши, обе они зажмурились в первое мгновение от света, ударившего им в глаза. На столе горела одна только керосиновая лампа, но после продолжительной темноты и это освещение показалось им слишком ярким и ослепительным.
— Добро пожаловать, дорогие гостьи! — сладким голосом с медовой улыбкой произнес Абдул-Махмет, перебегая взглядом с Селтонет на Глашу.
Лица обеих девушек были белы, как бумага, и обе они едва держались от усталости на ногах. Но темь не менее Селтонет собралась духом и произнесла:
— Что это значит, ага? Твой сын и твои слуги схватили нас, как разбойники и вместо того, чтобы доставить в твои виноградники на праздник, куда ты приглашал нас, примчали сюда, в это незнакомое место. Если это — глупая проделка, шутка, которую ты придумал, чтобы испугать нас, то будет шутить, довольно!
Дай нам возможность уехать сейчас же домой, в Гори, где — нас уже хватились и ищут, по всей вероятности, повсюду, — продолжала как бешенная Селтонет. — Если же ты задумал что-нибудь недоброе, Абдул-Махмет, то берегись, ага! Наш «друг» Нина Бек-Израил никогда не простит тебе этого и разыщет нас, хоть…
И черные глаза Селтонет угрожающе взглянули в лицо хозяина усадьбы.
— Да, она разыщет нас, — неожиданно подтвердила и Глаша, испуганная не менее своей спутницы всем происшедшим.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Абдул-Махмет противным, торжествующим, тоненьким смехом, — вы, кажется, хотите грозить мне, глупые, вздорные девчонки, мне, Абдул-Махмету, доживающему на свете пятый десяток лет? Разве Абдул-Махмет не знает, что княжна Нина далеко и, пока она вернется домой, ты, черноокая гурия и ты, белобрысая девчонка, будете спрятаны мною в таком укромном местечке, где вас не только ваша княжна Джаваха, а и сам саиб-наместник не найдет!
— Что ж ты хочешь делать с нами? — испуганно и трепетно сорвалось с губ Селты.
Абдул-Махмет стал серьезен. Он выпрямился, приподнял плечи и с силой ударил кулаком по столу.
— Согласись выйти за меня, девушка! Ты уже давно мне полюбилась. Ты должна быть моей женой. Согласись же!
Селтонет онемела от ужаса и не могла сказать ни слова в ответ безумному старику.
Глаша схватилась за голову и тоже замерла в отчаянии.
Она только сейчас поняла, какую опасную историю затеяла. И у неё сердце стало рваться на части при мысли, что она — единственная виновница происшедшего, что она одна вызвала гибель Селтонет и, может быть, и свою.
— Верни нас домой! Верни нас домой сейчас же! Слышишь? Слышишь? — вдруг крикнула Глаша на всю саклю и рванулась вперед как ошпаренная кошка.
В первую секунду у всех присутствующих в сакле зазвенело в ушах и закружилась голова от этого бешеного крика. Сам Абдул-Махмет опешил, растерялся. Но вот первый миг смущения минул, и багровый румянец гнева залил густою краскою жирные щеки татарина. Он с силой рванул девочку, оттолкнул ее и бросил на пол.
— Дели-акыз!.. Возьмите ее!.. Отнесите ее к Зюльме и дайте ей… — приказал он, обращаясь к Бекиру и Седиру, все еще находившимся здесь, в кунацкой.
Бекир приблизился к Глаше, огорошенной толчком, поднял ее легко, как перышко, и понес из кунацкой через двор на женскую половину. Седир, по знаку Абдул-Махмета, вышел следом за ним.
Теперь Абдул-Махмет и Селта остались наедине.
— Гурия, небесная гурия, — медовым голосом начал он тихо и сладко, — или ты не знаешь, как богат и уважаем всеми Абдул-Махмет? Сколько у него всякого добра накоплено! Какие у него виноградники и табуны! Как бойко идет его торговля! Выйди за меня замуж, выйди! Богатою станешь госпожой и знатной! От всех уважение и почет тебе будет. А уж как беречь тебя, Селтонет, да баловать буду. Ветру на тебя не нам подуть, пылинке сесть не позволю, звездочка сердца моего, солнце мыслей моих!
Девушка подняла измученное лицо на татарина.
— Довольно! — энергично заговорила она, — довольно болтать глупости, ага! Раз и навсегда тебе отвечаю. Отпусти лучше добром. Все равно отыщут нас и худо тебе будет тогда, ага! А замуж за тебя никогда не выйду.
— Худо Абдул-Махмету? — захихикал старик, — эй, опомнись, красавица! Не надо стращать Абдула. Лучше подчиниться воле Аллаха и моей! Такую свадьбу сыграем, какой сам султан турецкий не игрывал. Зурны будут, саази будут, чиунгури… Певцов позову со всего Кавказа, велю им красоточку Селтонет славить… А домой не просись. Все равно не пущу, не пущу никогда, клянусь пророком!
— Не пустишь?
Глаза Селтонет вспыхнули и засверкали, лицо побледнело еще больше прежнего. Она оглянулась на дверь. У входа никого не было. А за тяжелым ковром, висевшим над порогом, была желанная свобода и спасенье. Абдул-Махмет стар и недостаточно поворотлив по виду, чтобы догнать ее, молодую и быструю как лань… Дольше ждать нечего… Путь свободен… Только бы убежать отсюда… Пробраться в Гори, а там вместе с джаваховскими храбрецами, Селимом и Сандро, с князем Андро вернуться сюда, освободить Глашу. Скорей бежать, скорей…
И, повинуясь этой, мгновенно блеснувшей в её голове мысли, Селтонет рванулась вперед, туда, где, как ей показалось, она будет спасена. Но в тот же миг дико и испуганно вскрикнула, схваченная за руку чей-то цепкой, грубой рукой. Словно из-под земли выросла перед нею фигура одного из сообщников Абдула.
— Куда, красавица? Ах, ну, да побегай, коли есть охота, по двору. Побегай. Ворота заперты, никуда не уйдешь…
И с громким хохотом он выпустил руку девушки из своих цепких пальцев. Селтонет зашаталась. Девушке показалось, что небо опрокинулось на землю, что… И с криком отчаяния и бессилия упала вдруг лишившаяся чувств Селтонет…
ЧАСТЬ II
ГЛАВА I
С первого же вечера плена Глашу разъединили с Селтой и заперли ее в полутемную тесную каморку, где была только одна тахта. Селта тоже где-то близко; иногда даже доносится её печальный голос, но переговариваться не удается.
Каждое утро, когда золотые лучи солнца едва проникают в «тюрьму» Глаши, у дверей щелкает снаружи задвижка, и безобразная Зюльма приносит чашку с дымящимся хинколом, кусок жареной баранины и несколько чуреков. Это завтрак и обед Глаши, к которому она почти не притрагивается. Перед наступлением сумерек ей приносится такая же порция, составляющая ужин. Кувшин с водою стоит тут целый день. Мыться Глашу водит на двор та же Зюльма. Она почти не говорит по-русски, и её крючковатый
