Через минуту Марат, пробежав по мраморным ступеням на второй этаж, оказался перед красивой, красного дерева, дверью с табличкой: «Командир части». Он на мгновение остановился, отдышался, словно перед прыжком, и взялся за узорную бронзовую ручку.
Когда Марат отворял дверь, навстречу ему из кабинета выскочил озабоченный капитан 3 ранга. Под мышкой он держал папку для бумаг.
— Входи, орел! — Капитан 3 ранга уступил Марату дорогу и с деланным восхищением улыбнулся: — Ну, ты даешь, братец!
Марат шагнул через порог и сразу увидел отца. Тот шел ему навстречу из глубины просторного, скромно обставленного кабинета. Прежде всего он заметил, что отец сильно изменился. Вроде вырос, стал выше и худощавее. И только форма по-прежнему ладно и аккуратно сидела на нем. На кителе поблескивали эмалью два ордена Красного Знамени.
— Здравствуй, папа! — почти крикнул Марат, задыхаясь от волнения.
— Здравствуй, Марат! Здравствуй, сынок!
Отец с ходу обнял сына, крепко прижал к груди и на несколько секунд замер. Потом он одним движением отстранил Марата и, держа за плечи вытянутыми руками, посмотрел ему в глаза.
— Приехал, значит?
Спросил так, словно не верил, что это произошло, и не знал, как поступить дальше.
— Приехал, — упавшим голосом произнес Марат, почувствовав, что наступает решающий момент.
— Ну что ж… — Отец отпустил плечи Марата, повернулся и не спеша направился к столу, стоявшему в конце кабинета у окна. — Проходи, садись. Давай поговорим.
Марат медленно направился за ним, стараясь предугадать, что его ожидает. Внутренне он недоумевал. Как же так, сразу — официальный разговор?
Все эти две недели, пока Марат находился в дороге, он не раз представлял себе во всех подробностях встречу с отцом. Ему казалось, что прежде всего отец поведет его домой и какое-то время они побудут вместе, одни.
И вот нате — официальный тон, сухое «поговорим».
О том, что разговор будет нелегким, Марат догадался по строгому, незнакомому ему доселе блеску в глазах отца. Приветливые и радостные в начале встречи, они вдруг стали непроницаемо холодными, суровыми, отчужденно колючими.
Это не предвещало ничего хорошего.
Усевшись на кончик стула по другую сторону широкого стола, Марат покорно ждал, что скажет отец. На душе у него было тревожно.
«Хорош орел, — подумал с горечью, досадуя сам на себя. — Цыпленок!»
С большим трудом он держал себя в руках.
Что значит воевать?
Дальнейшее происходило как в плохом сне.
— Как чувствует себя мать? — спросил отец после небольшой паузы.
— Нормально. — Марат, дожидавшийся этого вопроса, старался сохранять спокойствие. — Работает. И по хозяйству тоже… Забот много.
Он вдруг представил, как мать, возвратившись с работы в тот день, не дождалась сыра. Как она сама сходила в сарай и принесла охапку дров. А печку, наверное, топить не стала, потому что ей было не до того: мысли о пропавшем сыне не давали покоя.
— Ты ее одну оставил?
— Одну. — Марат уставился на окно, перекрещенное белыми бумажными полосами. — Соседи там, хозяева.
— И ничего ей не сказал?
Марата больно кольнул этот вопрос. Будто он совершил что-то ненормальное, противоестественное.
— Так… она бы не отпустила. Я ей записку оставил.
— Наверное, считаешь, что поступил правильно? — Голос отца звучал все суровее, отчужденнее.
— Конечно, — без тени сомнения подтвердил Марат. Он уже переборол себя.
Тут ему показалось, что отец скрипнул зубами.
— А что дальше собираешься делать?
Неужели ему непонятно?
— Как что? — Марат удивленно вскинул голову. — Воевать. Я хочу сражаться против фашистов, защищать Родину. Вместе с тобой… со всеми…
Подспудно в нем поднималась обида.
— Воевать?.. — Отец чуть заметно скривил губы. — И как ты это себе представляешь?
Марат считал, что воевать может каждый. Стоит захотеть — и воюй себе.
— Очень просто, — убежденно ответил он. — Запишусь добровольцем в моряки… юнгой… И… буду воевать.
— Действительно просто, — усмехнулся отец. — Совсем просто это у тебя получается, сынок. А точнее, упрощенно. Захотел… записался… Прямо Юлий Цезарь: пришел, увидел, победил.
В речи отца звучала ирония.
О Юлии Цезаре Марат слышал. Так же как об Александре Македонском, о Суворове. А больше всех ему нравился Василий Иванович Чапаев, герой гражданской войны. И матрос Железняк, про которого песня сложена.
Но реплика отца чем-то смутила его. Ведь Марат не собирался командовать. Он хотел идти в бой рядовым. А на каждом корабле для рядовых работы хватает. Если же потребуется, и на суше он сможет. Ничего хитрого: взял винтовку, крикнул «ура!» и — вперед. Стреляй в противника без передышки. Стрелять ему приходилось. Правда, не из настоящей боевой винтовки, а из пневматического ружья. И в тире. Но на поле боя он сможет.
— Но ведь воюют мальчишки, — убежденно стал защищаться Марат. — Воюют, я знаю.
— Воюют, — согласился отец, — да не все.
Он встал из-за стола, прошелся по кабинету вдоль стены, на которой висел портрет Ленина, и вернулся на место.
— Словом, слушай, что я тебе скажу. По-мужски, начистоту.
При этих словах Марата передернуло. Ему было знакомо это «начистоту». Был у них с отцом однажды такой «мужской разговор». Тогда Марат пятый класс заканчивал. Завершался учебный год, а он с мальчишками повадился на Неву бегать, на речных трамвайчиках кататься. Двоек нахватал, мог на второй год остаться. На всю жизнь ему тот разговор запомнился.
— Слушаю, папа, — покорно согласился Марат.
Ему казалось, что отец в конце концов все же правильно оценит благородный порыв своего сына и поддержит его.
Но отец потребовал:
— Ты сегодня же поедешь обратно в Башкирию.
Это было так неожиданно, что у Марата невольно вырвалось:
— Зачем?
— Продолжишь учебу, будешь помогать матери. Пойми, она одна там.
«Пойми?» А его нужно понять? Отец должен понимать сына?
