— Я тоже был большим любителем сказок в детстве, — заметил Гюндюз. — Иногда до самого утра их читал. Отец ругается, заглянет, погасит свет в комнате, чтобы спал, а я зажгу ручной фонарик и под одеялом читаю...
Дядя Фаттах вздохнул:
— Эх... Пройдет жизнь, и ничего тебе не останется, как говорят, — затем спросил: — А твой отец жив, сынок?
Гюндюз отвечал:
— Да, жив.
— Такой же старик, как и я? А он кто по специальности?
— Композитор.
И дядя Фаттах, и Муршуд с удивлением посмотрели на Гюндюза, будто отец приехавшего из Баку гостя никак уж не мог быть композитором.
Дядя Фаттах, прижав пожелтевшим от табака большим пальцем горящее отверстие трубки, спросил:
— То есть песни пишет, да?
— Песни, оперы, балет, что хотите! — Следователь по особо важным делам улыбнулся.
Вдруг Муршуд припомнил отца своего гостя:
— Фезли Керимбейли?
— Он и есть. — Доказательство столь великой популярности отца откровенно польстило Гюндюзу.
Дядя Фаттах покачал головой и, не сумев сдержаться, сказал:
— Сынок, а ты-то с какой стати выбрал себе такую специальность?
— Ты же сам говоришь, что так уж устроен мир, дядя Фаттах. Десять лет проучился в музыкальной школе, но музыка дается не зубрежкой — призванием.
— А эта твоя работа далась призванием?
Гюндюз Керимбейли пожал плечами:
— Трудный вопрос задаешь, дядя Фаттах.
— Трудами врагов преодолеешь. В чем затруднение?
— Преступление — такое дело, дядя Фаттах, всегда ищет случая, чтобы открыться, потому что, опять как ты говоришь, так уж устроен мир. Природе преступление чуждо. Человек же составная часть всей природы...
Дядя Фаттах, покуривая трубку, некоторое время молчал, затем указал на окно, в которое лупил мокрый снег.
— Этот наш райцентр, сынок, маленькое местечко. Здесь что-нибудь скрыть невозможно. Теперь все только о тебе говорят. А у слова, знаешь, сынок, есть жила, потянешь — вытянется. Так когда ты подведешь итог этой болтовне, дай бог?
Следователь по особо важным делам, поднеся руку ко рту, зевнул:
— Посмотрим, дядя Фаттах...
— Хорошо б, если б попозже, — сказал засыпающий Муршуд.
Дядя Фаттах с недоумением посмотрел на сына, Гюндюз спросил:
— Почему?
— Потому что и вы тогда подольше останетесь здесь.
Гюндюз громко засмеялся и, поднявшись, потрепал Муршуда по кудрявой голове.
Дядя Фаттах, тоже вставая, вздохнул.
— Очень общительный он у меня паренек, — сказал дядя Фаттах. — Так и льнет к людям. Я тоже таким в детстве был. — Потом подтолкнул сына. — Вставай, вставай, пора уже, скоро полночь будет.
Муршуд поднялся:
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, товарищ Муршуд.
Выходя в дверь, дядя Фаттах сказал:
— Ложись! Сегодня ты совсем не кашлял, поправляешься вроде.
Гюндюз отвечал:
— У тебя золотые руки, дядя Фаттах.
— Эх, чем золото, лучше чарыки[8], сынок. Потому что наденешь золотые чарыки, так и видят все, что чарыки, а не золото. Спокойной ночи.
— Будь здоров, дядя Фаттах.
Дядя Фаттах, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.
Гюндюз, подойдя к окну, посмотрел на улицу.
Свет в райцентре совсем погас.
19
Из ворот дома Зибы вышел какой-то человек и зашагал под глухо падающим мокрым снегом.
В темноте его невозможно было узнать. Вскоре он на ходу вытащил сигарету из кармана пальто, прикрыл ее в кулаке, чтоб она не намокла, и, приостановившись на мгновение, зажег сигарету спичкой. Вспыхнув, спичка осветила лицо Джеби.
20
Наконец-то впервые за долгие дни над городком выглянуло солнце. Казалось, вместе с ним снизошла радость и на деревянные крыши домов, и на улицы. Даже безжизненные деревья, озаренные юными лучами, будто повеселели.
И нависшие над райцентром высокие горы тоже впервые за много дней проглядывались на фоне заголубевшего неба, а снег, лежащий на их вершинах, сверкал теперь как серебро.
Споласкивая тряпку в наполненном водой ведре, пожилой водитель протирал ею кузов большой грузовой автомашины.
— Вот и солнце появилось. Хорошая погода, — сказал он.
Наводящий лоск на стекла своего автомобиля Джеби, не отвлекаясь от дела, отвечал:
— Погода что человек: надеяться на нее не приходится.
— Значит, вы думаете, что людям доверять нельзя? — спросил, невесть откуда взявшись, остановившийся возле машины Джеби следователь по особо важным делам.
Джеби посмотрел на него и наверняка сразу догадался, в чем тут дело. Оглядев Гюндюза с головы до ног, будто намереваясь мгновенно понять, что он за человек, Джеби вытер руки тряпкой и спросил:
— У вас ко мне дело?
Гюндюз достал удостоверение из нагрудного кармана пальто, протянул его Джеби. Тот и глазом не повел на удостоверение.
— Не надо, — сказал шофер. — Я знаю, вы следователь, приехавший из Баку. Я вас сразу узнал. Ждал... — Понятно, что его обо всем предупредила Зиба.
— Не торопитесь?
Джеби бросил взгляд на часы:
— Тороплюсь. Мне надо успеть съездить в село и вернуться обратно.
— Возьмите меня с собой. В такую погоду часок покататься — прекрасная штука.
Джеби совершенно растерялся и пожал плечами:
— Как знаете...
Следователь по особо важным делам, не дожидаясь особого приглашения, поднялся и сел в кабину.
