его может дополнить, осветить вопрос с новой стороны. Таков был Ленин!
Все сигналы о неблагополучии на местах удивительно быстро доходили до Ленина. Владимир Ильич помнил до мельчайших деталей то, что до него однажды дошло, и иногда долгое время спустя он возвращался к этому, предприняв, казалось, совершенно неожиданные решения.
В начале лета 1919 года на юге в борьбе с григорьевскими бандами погиб мой друг и товарищ — моя младшая сестра, активная большевичка. Горе семьи было очень велико, меня телеграфно просили срочно приехать, и я получил разрешение ЦК партии отлучиться из Брянска на несколько дней в Екатеринослав (нынешний Днепропетровск). На обратном пути уже с большими трудностями (наступал Деникин) я добрался до Харькова, который был тогда столицей Советской Украины.
Харьков меня крайне удивил, здесь не чувствовались напряженная военная обстановка, близость фронта, опасность наступления Деникина, не было тревоги за возможность провокации со стороны внутренней контрреволюции. Частная торговля благоденствовала, в кафе и ресторанах, которые были переполнены каким-то нахальным народом, гремела музыка, тротуары до поздней ночи кишели нет зависимого вида молодыми людьми. Я вошел в губком партии — никакой охраны, полная беспечность, не соответствующее обстоятельствам благодушие.
За то время, что я пробыл в губкоме, я узнал, что вся руководящая советско-партийная верхушка Харькова почти сплошь состоит из 'децистов' (Сапронов — председатель губисполкома, Богуславский — секретарь губкома, Сосновский — редактор газеты, Рафаил — в губпрофсовете и т. д.), некоторые из них не скрывали своей неприязни к ЦК партии.
С тяжелым чувством тревоги покинул я Харьков. А по приезде в Брянск обо всем виденном мною написал коротенькую записку В. И. Ленину.
Прошло довольно много — по тогдашним масштабам — времени. Я успел некоторое время еще поработать в Брянске, а осенью получил назначение в Кострому, где был избран председателем губисполкома.
Однажды ранней весной 1920 года меня позвали к 'прямому проводу' в секретную комнату рядом с кабинетом председателя губисполкома. Такие вызовы бывали нередки.
— У аппарата, — прочитал телеграфист, — Ленин.
— Ваша записка, товарищ Волин, об Украине крайне пригодилась. Выезжайте немедленно в Москву на заседание ПБ[35]. Там поговорим обо всем…
Признаться, я за многими треволнениями тех месяцев уже начал было забывать о своем пребывании на Украине, о моей записке Владимиру Ильичу. Но Владимир Ильич ничего не забывал.
Поездка в Москву была сопряжена с большими трудностями. Нужно было переправиться через Волгу, а по ней уже начался ледоход, затем добираться до Москвы в товарном поезде, шедшем с томительной медлительностью.
Когда я вошел в кабинет, где происходило заседание Политбюро, Владимир Ильич воскликнул:
— Ну, вот и он, автор письма, которое я вам читал при обсуждении материалов о положении в Харькове.
Среди присутствовавших я заметил Г. И. Петровского — председателя ВУЦИК, Раковского и других руководящих работников ЦК партии Украины. Заседание подходило к концу. Ленин подвел итоги прениям и, в частности, сказал:
— Мы снимаем всю эту верхушку 'децистов' и посылаем в Харьков председателем губисполкома и редактором газеты товарища Волина. Надеюсь, он не будет на нас в обиде за то, что мы так часто меняем место его партийно-административной деятельности…
Как можно было возражать против ленинского предложения? Правда, костромские леса, несмотря на некоторое неблагополучие в них, были в те дни куда спокойнее украинских степей. Но большевики шли не туда, где спокойней, а туда, где нужней.
Потом была беседа (и не одна) с Владимиром Ильичем. Ленин сказал, что моя записка помогла вскрыть опасный гнойник, образовавшийся в Харькове.
— Надо чаще нас информировать о том, что происходит на местах. Иначе как можно руководить такой громадной страной, — говорил Ленин.
В памяти возникает весна 1920 года. IX съезд РКП (б). Его открытие — в Большом театре, его работа и закрытие — в Кремле, в неблагоустроенном, запущенном еще с царских времен зале, с дощатой трибуной, с кумачовой занавесью, отделяющей президиум от машинисток (после VIII съезда партии этот зал получил имя Свердлова; теперь это великолепный Свердловский зал, где Председатель Президиума Верховного Совета СССР или его заместитель обыкновенно вручают правительственные награды).
Съезд был бурный и напряженный. 'Децисты' — члены антипартийной группы 'демократического централизма' (Сапронов, Осинский, Юренев, Бубнов, Пятаков и другие) — вносили хаос в работу съезда. Они позволяли себе даже личные выпады против Ленина.
Будучи избранным в секретари съезда и сидя в президиуме, я внимательно следил за тем, как реагировал на все это Владимир Ильич. Усмехаясь и щуря глаза, он, не подавая ни одной реплики (Владимир Ильич, как я заметил тогда и наблюдал позже, вообще никогда ничем не прерывал ораторов), записывал то, что оппозиционеры говорили об организационной политике ЦК партии, о единоличии и коллегиальности, о 'маленькой кучке партийной олигархии' и т. п.
Слово затем было в порядке записи предоставлено мне. В те годы (как и много позже) мы заранее своих речей не готовили, на машинке их до того не печатали, а по коротким записям, сделанным тут же во время заседаний, откликались на происходившее. Я и начал с того, что выступления оппозиционеров оставили безусловно тягостное впечатление. В зале начался шум, топот, громкие возгласы на скамьях, где сидела 'рабочая оппозиция'. Но оппозиционерам не удалось сбить меня. После моего выступления был объявлен перерыв. Стали расходиться члены президиума. 'Децисты' на меня наседали с бранью и угрозами. Когда все успокоилось, Владимир Ильич, подойдя ко мне, сказал:
— Вы здорово отчитали этих крикунов. А я с ними разделаюсь по-своему. — И он с ними в последующих выступлениях разделался по-настоящему, по-ильичевски…
Съезд приближался к концу (было 5 апреля 1920 года). Ленин высказал глубочайшую уверенность, что 600 тысяч коммунистов, опираясь на весь советский народ во главе с рабочим классом, сумеют решить победоносно хозяйственные задачи, как они до того решали задачи военные: под горячие аплодисменты делегатов и гостей он закончил свое краткое заключительное слово.
Не успел председательствовавший на заседании Г. И. Петровский объявить о закрытии съезда, как на трибуну стали подниматься делегаты съезда и, отмечая, что наступает пятидесятилетие со дня рождения В. И. Ленина, произносили взволнованные речи, полные любви и благодарности великому вождю и учителю…
Ленин сначала насторожился, а затем стал слушать ораторов с явным нетерпением. Весь его облик выражал глубокое недовольство. Он вышел из-за стола президиума, быстрыми шагами покинул президиум и через секретарскую направился на третий этаж к себе.
А выступления продолжались одно за другим. Поступают от Ленина коротенькие протестующие записки. Вдруг в углу зазвенел телефон. Я подошел и снял трубку.
— Очень прошу к телефону председательствующего, — сказал Владимир Ильич с явным волнением в голосе.
Смущенный, я позвал Григория Ивановича. Через несколько секунд к столу президиума вернулся расстроенный Петровский и при стихшем зале сообщил, что Владимир Ильич устроил ему 'нагоняй', что он решительно настаивает на 'гильотинировании' этого 'безобразия', на прекращении этого 'хвалебного словесного потока'.
Но 'безобразие' это, естественно, продолжалось. Выступают М. И. Калинин, Е. М. Ярославский, Ф. Я. Кон и многие другие. Никто на этот раз не хочет подчиняться требованиям Ленина. Восторженные речи льются от всего сердца, со всех сторон несутся здравицы Владимиру Ильичу.
В заключение IX съезд выносит постановление, которое не было записано, об издании Полного собрания сочинений В. И. Ленина.
Скромность Владимира Ильича, его неизменное стремление не быть на виду, его прямая ненависть к
