малейшим попыткам 'культа' его личности воспитывают наши кадры в лучших, непреходящих традициях большевизма.
Со всей силой сказалась эта черта Владимира Ильича через некоторое время, когда попытка чествовать его была повторена Московским комитетом партии. Там я присутствовал в качестве гостя.
В то время в стране не было издано не только хотя бы самой краткой биографии, но даже небольшой листовки о жизни и деятельности В. И. Ленина. И поэтому для многих товарищей, даже из московского партийного актива, было неожиданностью, что 22 апреля Владимиру Ильичу исполняется 50 лет.
Руководство МК решило устроить в тесной партийной среде вечер, посвященный пятидесятилетию В. И. Ленина. Чествование В. И. Ленина — 'коммунистический вечер', как его тогда назвали, — состоялось 23 апреля в зале МК на Большой Дмитровке (теперь Пушкинская улица, в этом здании сейчас находится Прокуратура СССР).
Собравшиеся недоумевали, где Ленин, почему его нет при открытии собрания. А дело было так. О вечере секретарь МК А. Ф. Мясников сообщил Владимиру Ильичу только тогда, когда вечер уже начался. Владимир Ильич отказался присутствовать на официальном чествовании. Только после выступлений ряда ораторов, в том числе А. М. Горького, А. В. Луначарского, М. С. Ольминского, И. В. Сталина и других, — уже после перерыва — неожиданно для всех при общем волнении появился встреченный радостными возгласами Владимир Ильич. Ему было предоставлено слово. Он начал свою краткую речь с того, что поблагодарил собравшихся за две вещи: во-первых, за приветствия, которые были по его адресу направлены, и, во-вторых, 'еще больше', как он выразился, за то, что его 'избавили от выслушания юбилейных речей'. Эти слова вызвали аплодисменты. А затем он, словно стараясь прекратить поток приветствий, в которых все внимание было сосредоточено на нем — вожде партии, сразу перешел к другой теме: он заявил, что хочет сказать немного 'по поводу теперешнего положения большевистской партии'[36].
Это была одна из наиболее коротких речей Ленина. Вся она была посвящена большевистской партии и направлена против славословий, против зазнайства.
Владимир Ильич предостерегал товарищей — всех большевиков порознь и большевиков как политическую партию в целом — от возможности попасть в очень опасное положение, именно в положение зазнавшихся. Это положение, говорил он, 'довольно глупое, позорное и смешное'[37].
С удивительным тактом показал Ленин в этой речи, каким должен быть большевик и какой должна быть вся наша партия, ответственная перед своим народом, перед трудовым человечеством.
Больше при жизни Владимира Ильича день его рождения не отмечался.
Конец декабря 1920 года. В Москве собрался исторический VIII Всероссийский съезд Советов, который принял разработанный по идее В. И. Ленина и доложенный Г. М. Кржижановским план электрификации Советской России — знаменитый план ГОЭЛРО (Государственной комиссии по электрификации России).
В это крайне трудное для Советской республики время, когда ей в исключительно сложной обстановке предстояло совершить переход от войны к мирному социалистическому строительству, партию атаковали троцкисты, бухаринцы, участники 'рабочей оппозиии', 'децисты' и другие враги большевизма и навязали ей дискуссию, известную профсоюзную дискуссию.
Ленин охарактеризовал создавшееся внутрипартийное положение как 'кризис партии'. Неудивительно поэтому, что кроме выступления с докладом на самом съезде и подготовки резолюций по основным вопросам Владимиру Ильичу пришлось в эти дни выступать многократно на заседаниях фракции РКП (б) съезда, где полную волю своим антипартийным выходкам и настроениям давали оппозиционеры.
Даже мы, делегаты съезда, работали с большим физическим и душевным напряжением. Можно себе представить, как велико было напряжение сил Владимира Ильича. Когда он отдыхал? Во время одного из вечерних перерывов было объявлено, что все делегаты съезда — председатели губисполкомов — приглашаются после заседания съезда на совещание, которое состоится в помещении ЦК партии. Председатели губисполкомов — нас было человек двадцать — отправились на Воздвиженку (теперь улица Калинина), где помещался ЦК РКП (б). Каково же было наше удивление, когда рядом с Михаилом Ивановичем Калининым мы увидели и Владимира Ильича.
Совещание открылось довольно поздно. Комната, где мы собрались, была плохо освещена, электричество то и дело выключалось. Все сидели одетые — одни в кожаных тужурках ('кожанках'), другие в шинелях. В связи с внутрипартийной дискуссией, а также с подготовкой перехода к новой экономической политике и к новым формам дальнейшего организационного укрепления советского аппарата на местах, созданию новой, экономической основы союза рабочего класса и крестьянства Ленин и Калинин заставляли нас исчерпывающе рассказывать о том, что делается в губерниях, уездах и волостях, о настроениях в крестьянстве, о положении рабочих, о конкретных проявлениях 'инициативы мест'. Со своей стороны и мы не скупились на вопросы к Владимиру Ильичу и Михаилу Ивановичу. Хотя Ленин все время ссылался на Калинина, которому-де положение, благодаря его частым поездкам, виднее, чем ему, нам всем бросались в глаза громадная осведомленность Ильича, его безошибочные суждения.
Беседа велась крайне непринужденно, но в самый ее разгар мы спохватились, что уже за полночь. Калинин предложил разойтись, назавтра предстоял напряженный день работы.
Когда я вышел на улицу и стал спускаться ощупью к Моховой, чтобы затем пойти налево, к 1-му Дому Союзов (гостиница 'Национал ь'), я вдруг на самом углу, впереди себя, к моему изумлению, увидел Владимира Ильича. Ему как-то удалось незаметно одному уйти с собрания.
— Как вы решились, Владимир Ильич, в такую ночь один пуститься по Москве?! — вскрикнул я.
Ленин остановился.
— А что, товарищ Волин, если я Председатель Совнаркома, — услышал я его насмешливый голос, — то уже лишен всяких прав состояния гражданина республики?..
— Да, но без провожатых!
— Уж будто не могу и без провожатых, — продолжал он с прежней иронией.
Весь этот короткий разговор происходил на углу Воздвиженки и Моховой. Пробираясь через сугробы, мы добрались до Троицких ворот. Я облегченно вздохнул: ну вот, Владимир Ильич стоял цел и невредим у постового красноармейца.
Но не тут-то было. Владимир Ильич взял меня под руку и, потянув влево, к Александровскому саду, сказал:
— Куда спешить! Пройдемтесь. — И опять шутливо: — Смотрите, какая хорошая ночь…
А ночь-то была совсем не хороша, она в тот час казалась мне прямо-таки зловещей. Но я уже больше не стал возражать, и мы молча пошли мимо Александровского сада, мимо потому, что в сад войти никак нельзя было и днем, столько там было мусора и щебня.
Ленин первый прервал молчание и начал с того, на
— Что успели? — спросил Ильич.
Я ответил, что телеграмма пришла вовремя, что Вольнов был освобожден, хотя и имел, по всей видимости, отношение к кулацкому восстанию.
Далее я рассказал об Уреньском восстании, происшедшем в бытность мою председателем Костромского губисполкома, и о том, что я увидел, войдя в избу, где содержались арестованные главари восстания.
— Представьте себе, Владимир Ильич, — говорил я, — мужики и бабы, очень рослые, кряжистые, черные, настоящие потомки стрельцов, как будто сами сошли с картины Сурикова 'Утро стрелецкой казни'.
Ленин даже остановился:
— А разве там были стрельцы? Как они там очутились?
И я рассказал Владимиру Ильичу, что мне сообщили местные товарищи. Предки восставших были стрельцами, сосланными Петром I в костромские леса.
Так дошли мы до красноармейского поста у Спасских ворот. Я снова облегченно вздохнул и сделал попытку попрощаться. Но Владимир Ильич, не высвобождая моей руки, смеясь заявил:
