— Что и требовалось доказать!.. — Председатель с чуть заметной добродушной усмешкой смотрит на Сибиряка.
Только теперь Сибиряк понял, как он, незаметно для себя, сдал председателю свои сибирские наказные позиции. Теперь даже не удивился и сам, настолько отсталым и ненужным показался ему сейчас его вчерашний бой за 'иртышские' земли. Защита их в пользу Сибири представлялась теперь совсем неоправданной.
Но эти горькие размышления никого здесь сейчас не занимают. Независимо от них собрание идет своим порядком. Председатель не задерживает обсуждения. Слово получает Галим Тажибаев — защитник интересов рождающегося Казахстана.
— Тот товарищ, — кивает он на Сибиряка, — правильно говорит: казахи много страдают от русских купцов… И свои баи тоже не лучше. Баи крепче вяжут бедных казахов. Народ много беднеет. Скот гибнет без корма, хлеба мало получать можно. Надо самим сеять, зимой скот кормить. И учиться надо, у русских крестьян пример брать… — Он обводит глазами собрание, как будто желает проверить, что его поняли так, как он этого хочет.
— Что говорил докладчик — очень правильно: нам не можно без Иртыша!.. И мы не согласны отпускать на Сибирь трудящихся казаков и русских крестьян…
Он останавливается, как бы подыскивая слова. На лице отражается напряжение. Так бывает, когда оратор вдруг теряет ближайшую мысль и от волнения не может ее уловить.
Председатель мягко и осторожно подает ему конец оборванной нити.
— Иртыш вам нужен, чтобы учиться хозяйству?
— Да, да, — обрадованно принимает он реплику, — зимой много скота голодом пропадает. Казаки готовят сено — у них учиться надо!
— И учителей, хоть и плохи они, — ободряет председатель, — выселять не желаете?
— Зачем выселять? — оживляется Галим.. — Не надо выселять. Надо, чтоб жили — от них может большая польза казахам!
— Ну вот, это совсем неплохо, — говорит Ленин.
И Галим снова находит уверенность и нужные слова. Он видит и чувствует внимание Ленина и собрания. А Ленин, дружески улыбаясь, кивает ему и жестом дает понять, что главное Галимом уже сказано и нет пока нужды на этом задерживаться.
Эта безмолвная-перекличка председателя с Галимом Тажибае-вым для Сибиряка и Кантарова звучала упреком. Может быть, она действительно предназначалась больше для них, чем для неопытного казахского оратора.
Сибиряк наклоняется к Гамидову.
— Ну как, — осведомляется он у него, — продолжаем борьбу или свертываемся?
— Уж и не знаю… — колеблется Гамидов, — ведь у них действительно ни городов, ни фабрик, ни школ. Разбросаны по стойбищам. Ужаты со всех сторон… Нужно им помочь!
— Короче: наше предложение об 'иртышской' территории не ставим?
— Да, я так думаю.
Молчаливо договорились нарушить сибирский наказ. И как будто свалилась обуза с плеч у того и другого. Каждому казалось, что с первого момента сегодняшней встречи Ленин уже знал всю неоправданность и надуманность сибирской позиции. Он ни на момент не сомневался, конечно, в идейной честности сибирских делегатов. Он доверял им. Доверял их готовности не остановиться перед правильными выводами.
И можно ли им теперь это доверие обмануть ради соблюдения формального подчинения наказу?!
Обсуждение подошло к концу. Решение для всех было ясно.
Председатель, соблюдая порядок до последнего момента, руководит собранием.
— Все ясно, товарищи? — обращается он ко всем. — Будем голосовать?..
Сторонников отрезки 'иртышских' земель от Казахстана не нашлось.
II. 'НАДО ИЗВОРАЧИВАТЬСЯ!'
Летом двадцатого года Сибирский ревком решил послать одного из своих членов в Москву к Ленину. Нужно было просить об отмене распоряжений о выводе из Сибири одной из двух расположенных там дивизий.
Для советской Сибири это было трудное время. Японцы висели над Байкалом. В Забайкалье атаманствовал бандит Семенов. Унгер-новские и им подобные шайки налетали и пакостили из-за монгольской границы.
Опасаться за Советскую власть, конечно, не приходилось: слишком свеж был в сибирской памяти колчаковский опыт. Но по сибирской же поговорке 'Береженого бог бережет' нужно было, сколь возможно, обезопасить себя.
Во всяком случае, с двумя дивизиями куда спокойнее, чем с одной. Так думали тогда в Сибирском ревкоме.
Это поручение было возложено на меня. Я только что объехал Сибирь и под свежими впечатлениями мог полнее рассказать в Москве о тамошнем положении.
Задолго еще до Москвы я волновался и готовился к разговору. Я знал, что Владимир Ильич всегда интересовался Сибирью. Даже больше: интерес его претворялся в большую государственную заботу об устроении этой богатейшей окраины.
Это успокаивало и обнадеживало.
Вот и кабинет Ленина… с двумя окнами, не особенно просторный. По стенам — большие книжные шкафы. Перед ними — солидный письменный стол, заполненный книгами и газетами. Стол стоит так, что работающему за ним удобно пользоваться книжными полками. Близко у стола — вращающаяся рабочая этажерка с книгами. Против стола, по сторонам входной двери, — большие географические карты.
Кабинет глубочайшего мыслителя, образованнейшего марксиста, главы правительства шестой части земли.
Здесь работает он — великий мудрец, всегда озабоченный, думающий обо всем творящемся в мире. Всегда углубленный в анализ столкновений общественных сил.
Все это чувствовалось сразу же, как только вы входили к нему, как только он вставал вам навстречу и подавал руку:
— Здравствуйте. Как доехали?
Сразу же как не бывало вашего смущения и волнения. Становилось просто, легко, спокойно.
— Садитесь, пожалуйста, сюда. Что у вас делается?
И ни одного слова, ни единого жеста, ни даже намека на то, что его оторвали от нужной работы.
Чистосердечно и добросовестно изложил я Владимиру Ильичу наши сибирские просьбы.
Он не перебивал. Он слушал молча. И это не стесняло и не казалось обидным. Заметно похудевшее, утомленное лицо его выражало большую сосредоточенность. Внимание его к тому, что я говорил, было несомненным и не пассивным. Время от времени он смотрел в мою сторону. Кивал головой, мелькала усмешка. Иногда срывалось междометие или короткий вопрос:
— Как настроены партизаны?
— Немного ворчат, но дружелюбно. Снарядили кавалерийскую бригаду на фронт. И сами снабдили ее провиантом и фуражом.
Я рассказал Владимиру Ильичу о своей поездке по сибирским районам, о непосредственных разговорах с партизанами, о желании их принять более активное участие и в обороне страны, и в делах внутреннего устройства.
— Просят разрешить им делегатское совещание — поговорить о положении дел дома и на фронтах.
— Что же, может быть, это и не плохо. Может быть, вам следует подумать над этим, поговорить в Сибревкоме.
