Мне пришлось умолчать о разговоре по поводу этих партизанских пожеланий с 'предом' Сибирского ревкома[224]. Ни о каких совещаниях тот не хотел и слушать.
Я умолчал перед Владимиром Ильичем об этом нашем внутреннем сибирском разногласии, чтобы не было похоже на жалобу за спиной на сибирского 'преда'.
Умолчал и смутился. Ленин смотрел на меня так внимательно и серьезно, что я не мог не понять: он угадывал (может быть, даже знал) отношение к этому делу 'преда' и зорким глазом своим проверял меру моей искренности.
Чтобы отвлечь от себя внимание, я начал рассказывать о своем посещении во время той же поездки красноярского офицерского концлагеря.
— Скажите, — перебивает Ленин, — нам не приходилось с вами говорить вот так же близко (он показал рукой через стол) в эпоху девятьсот пятого?
— В марте девятьсот шестого, — отвечаю я, — в квартире на Пименовской я вам рассказывал о московской типографии ЦК в подземелье на Лесной.
— Так, так… Вы хотели ее тогда временно убрать оттуда? Удалось это?
— В полной мере.
— Я перебил, извините. Вы заговорили о лагере. Продолжайте, пожалуйста.
Встреча на Пименовской 15 лет назад была памятной для меня. Ленин был тогда в Москве нелегально и совсем не походил на Ленина: ярко-рыжие, лихо закрученные кверху усы, круглый, гладко выбритый подбородок, синяя суконная поддевка и приказчичий суконный картуз с лаковым козырьком, смазные сапоги в заправку. Он торопился на конспиративное собрание и лишь на ходу, мельком задал мне два-три коротких вопроса о типографии.
Однако в его памяти осталась, по-видимому, какая-то деталь этой короткой встречи. Уточнив теперь эту деталь, Владимир Ильич, не останавливаясь на ней, предложил вернуться к сибирскому вопросу о лагере.
В этом вопросе, как и в партизанском, тоже сказывалась отличительная особенность сибирской белой армии: слишком слабо ядро царских офицеров-кадровиков (кроме генералитета). Большинство прапорщичьего типа — канцеляристы, учителя, лесничие, принудительно мобилизованные в офицеры по своим штатским 'командным' должностям. Эти далеко не воинственные кадры после изгнания Колчака из Омска оказались во власти сугубо мирных профессиональных навыков. А после созванного в самом лагере митинга было выявлено значительное количество желающих работать в советских учреждениях.
— Там, вероятно, много мелкой интеллигенции, — спрашивает Владимир Ильич, — учителей, статистиков?
— Очень много. Несколько десятков для начала уже работает в наших земорганах.
— И вы уверены, что работают честно?
— Случаев нарушения слова пока не было. В массе своей при всяких условиях это плохие вояки.
Вдруг неожиданно быстрый отход от сибирских вопросов.
— Читали сегодняшние газеты? Знаете, что у нас на Западном фронте? — интересуется Ленин.
— Встретил Бухарина с последними сводками — обещает не сегодня-завтра Варшаву.
Едва заметная тень прошла по его лицу. Он покачал головой, сказал как бы для себя:
— Часто забывают, что большее количество приносит новое, иное качество. Оптимизм может обернуться легкомыслием.
И трудно было понять, кчему это относится — к Бухарину, или к последним сводкам, или к нему и к ним.
— Последнее письмо ЦК в Сибирское бюро ЦК РКП(б) — о посылке коммунистов на Крымский фронт[225] — при вас было получено? — спрашивает Ленин.
— Нет, после. Я ознакомился с ним здесь. Владимир Ильич подтянул к себе газету.
— Вот что скажу вам, — он взял карандаш и что-то отчеркнул в газете. — Военмора сейчас здесь нет. Поговорите с его замом, как наши дела на западе. А от себя добавлю: надо изворачиваться!
Я шел из Кремля в военный наркомат. И вновь взволнованно переживал только что законченную беседу. Вновь встало в памяти утомленное, строгое, простое и доброе лицо.
Припоминались свои слова, сказанные ему. Внимание, с каким он слушал, кивал головой, улыбался, подавляя собственную человеческую усталость. Вновь вдумывался в его слова, улавливая их внутренний смысл…
'Надо изворачиваться!'
И сразу вдруг остановился. Сознание поразительно простого, ясного смысла этих двух слов парализовало движения. Стало жарко от стыда за то, что не сумел понять их сразу, тогда же, когда они были сказаны.
Разве не ясно, что вопрос о газетах и фронте — это и есть прямой и точный ответ на наши слишком местнические домогательства? Разве не подчеркнуто в нем указание на наличность, кроме сибирских интересов, также и интересов общесоветских, общероссийских, государственных? Разве его вопросы о партизанах и концлагере не указывают на возможность и обязательность использования своих сибирских сил и ресурсов?
Своя миссия с хлопотами об оставлении в Сибири дивизии представляется в новом свете. Местное болото затягивает. Отдаляются и пропадают общие горизонты. Откуда, как не отсюда, выросли наши сегодняшние сибирские претензии перестраховать себя за общий счет? Напряженность внешних фронтов — Южного и Западного — выпала из нашего кругозора.
Вместо того чтобы жестоко за это нас изругать (как и следовало!) и призвать к порядку за эгоизм и за неуменье использовать местные силы и возможности — нам дружески и тактично дают понять о наличности общих интересов и целей.
'Надо изворачиваться!'
В двух простых народных словах вся программа — большая и принципиальная директива.
Что могли больше сказать в Военморе?
Там тоже приходится изворачиваться, и в неизмеримо большей мере, чем это рекомендуется делать нам на местах.
Я не пошел в Военмор. Мысль о возможном недовольстве в Сибири за невыполненное поручение не смущала меня. Похудевшее и утомленное, но дружеское лицо Владимира Ильича вставало в памяти как надежная защита. Он был прав: 'Надо изворачиваться!'[226]
Н. А.Угланов
ОДИН ДЕНЬ С ВЛАДИМИРОМ ИЛЬИЧЕМ ЛЕНИНЫМ
Редакция журнала 'Коммунист' просила меня написать статью на тему 'Что такое ленинизм'. По совести говоря, эта тема мне показалась чрезвычайно ответственной. Поэтому, несмотря на то что я знаю давно партию, что мне приходилось видеть близко и творца нашей партии В. И. Ленина, я все же не решаюсь писать по столь ответственному вопросу и откладываю сейчас эту тему, а в настоящей краткой статье хочу поделиться с товарищами своими воспоминаниями об одном дне, который мне пришлось провести с Владимиром Ильичем.
Летом 1920 года собрался II конгресс Коммунистического Интернационала. Открытие конгресса должно было состояться в Ленинграде (тогда Петроград) во дворце Урицкого (бывш. Таврический). Все делегаты были в Москве, поэтому состав конгресса должен был приехать в Ленинград. Как мы знали, с конгрессом должен был приехать и Владимир Ильич. Ленинград, столица пролетарской революции, с необыкновенным подъемом готовился встретить дорогих гостей. Я тогда только что возвратился с фронта и работал секретарем Губпрофсовета.
Ленинградский комитет нашей партии, готовясь к встрече конгресса, уполномочил меня организовать дополнительную охрану конгресса из отборных партийных работников. Таких товарищей я набрал до 300
