Незадолго до этого, в январе 1961 года, общественность страны отмечала 70-летие со дня рождения Эренбурга. Я сказал, что по случаю его юбилея у нас в Ереване были опубликованы статьи Мартироса Сарьяна и Геворка Эмина. Илья Григорьевич просил прислать ему переводы этих статей, вспомнил, что была еще телеграмма от Наири Заряна. Оказалось, что он знаком и с моей статьей.
Эренбург говорил, что его речь, которую он произнес на своем юбилее, передавали по радио рано утром. Поэтому многие речь не слыхали, и, так как я был в числе этих многих, Илья Григорьевич прочел мне выдержки из своей речи о критике, о читателях, о жизни писателя до и после юбилея…
Эренбург подарил мне 'на добрую память' свою книгу 'Путевые записи. Япония. Греция. Индия'.
Книгу своих стихов на французском языке Илья Григорьевич надписал Армине и Арутюну Галенцам. Дважды подчеркнул, что переводы скверные. (Я вспомнил замечание Эренбурга, что лучше всего знакомиться с переводной литературой именно на французском, но, очевидно, переводы собственных стихов трудно признать удавшимися.) Илья Григорьевич сказал, что кочет написать о Галенце, но не уверен, что его статья может помочь художнику. Галенц в свою очередь хотел написать портрет Эренбурга и просил меня узнать, когда бы писатель мог позировать ему.
— В любое время, когда я в Москве. За две недели расписание бывает известно. Позвоните мне, и пусть приезжает.
Во время нашего разговора позвонили и сообщили, что вторая книга 'Нового мира' с воспоминаниями Эренбурга уже вышла.
— Вот, говорят, вышел второй номер 'Нового мира'. Я еще не видел. В следующих частях воспоминаний буду писать о Чаренце, о Сарьяне и вообще об Армении.
Позже, 7 мая 1965 года, в коротеньком письме Эренбург сообщал: 'До сих пор с удовольствием вспоминаю мою поездку в Ереван и встречи. Очень радуюсь успехам Галенца…'
Больше с И. Г. Эренбургом я не встречался. Уже после его смерти прочитал в 'Литературной Армении' отрывок из его книги 'Люди, годы, жизнь'. Это было эссе об Армении, написанное тепло, с глубокой любовью. Оно заканчивалось словами: 'Воздух Армении придал мне силы'.
1971
Сергей Образцов
Вместе с людьми
Я всегда думал, что нужно, чтобы быть большим писателем, большим художником? Может быть, я неверную формулу придумал, но мне кажется, что для того, чтобы быть большим писателем и большим художником, нужно иметь мужскую голову, женское сердце и детский темперамент.
С одной мужской головой ничего не получится, одно женское сердце тоже не вывезет, и, если не сохранить в себе до конца своей жизни детский темперамент, тоже ничего сделать нельзя.
У Ильи Григорьевича Эренбурга было это удивительное сочетание: у него была мужская ясная голова, настоящее женское сердце и огромный, абсолютно детский темперамент — по силе, по быстроте реакции.
Я не так уж много с ним встречался, но и дома у него был несколько раз, и вместе мы бывали по делам движения в защиту мира в разных странах. Он бывал злым очень, он бывал колючим. Он даже иногда обижал людей. Он бывал просто как ерш. Я все думал — почему? И я понял почему. У него было такое нежное сердце, что он не мог иначе — тогда это сердце помнут. Он обязательно должен выставить колючки и изображать, будто бы он злой. А у него было удивительно нежное, трогательное сердце.
Я думал о том — что такое писатель? Для того чтобы писать, надо жить внутри людей и вместе с ними. Тогда писатель не может не писать о том, что он вместе с ними пережил. Чтобы жить внутри людей и с ними вместе, из одной чашки есть, для этого недостаточно построить писателю дом в любой деревне. Жить внутри деревни — это не значит жить внутри крестьян. Эренбург любил ездить? Это неправда! Он не турист. Не может ничего знать про жизнь чужих людей и стран турист, ничего не может узнать о ней помещик или дачник, где бы он ни жил. Узнать о людях может человек, живущий внутри людей.
Эренбург умел жить внутри людей, когда он видел, что в этом нужда есть. Он был солдатом внутри солдат, и солдаты его признали своим.
Он не как турист смотрел Испанию — он жил внутри испанского народа, его страстями, его трудом, его опасностями, его риском.
Вот почему Эренбург хороший писатель. Настоящий писатель. Уметь быть с людьми — его основная профессия. Если человек внутри людей не живет, если он их думами, их чувствами, их трудом не живет, он про них хорошо написать ничего не сможет. А Эренбург это мог.
Я завидовал Эренбургу потому, что нет на свете счастья большего, чем быть нужным, и нет на свете счастья большего, чем быть нужным своей стране.
Кто сказал, что Эренбург — это Франция, Париж? Неправда. Эренбург это прежде всего Россия, Советский Союз.
1974
Л. Вагаршян
Эренбург пишет для кино
Я пришел к нему и изложил свою просьбу — предложил написать текст к моему фильму о Мартиросе Сарьяне.
— А вы не боитесь, что я вам напорчу дело? — спокойно, закуривая сигару, сказал он. — Я ведь колючий…
— Сарьян — сложное явление, — сказал я. — О нем другим не легко будет написать. А вы его знаете давно и хорошо.
…Я вел разговор о живописи Сарьяна… Нетрудно было вовлечь Эренбурга в разговор этим путем. Он сразу же начал рассуждать о Сарьяне, о живописи вообще и о судьбах художников… Разговор ширился. Вспомнил он и фильмы о художниках. (Это уже было ближе к делу.) Он размышлял, прикидывал, проверял свои догадки в этой области. Например, сказал, что не видел ни одного хорошего цветного фильма с терпимой передачей цвета и что поэтому лучше фильм сделать черно-белый… Потом оставил эту мысль; говорил о том, что не видел и ни одной картины о художнике, в которой раскрывался художник; что, может быть, слово даже помешает восприятию живописи на экране… В какой-то момент он даже сказал, что не возьмется за написание текста к фильму… Потом, опять увлекшись, прикидывал, что можно высказать в фильме, и опять переходил к большим обобщениям о нашем времени, об искусстве, о судьбе своего поколения.
Я не удивлялся таким приливам и отливам. Знал, что Эренбург как бы осваивает для себя целину, прикидывает, прилаживает себя, свой опыт, свое ощущение к кинематографу. Это была чрезвычайно интересная беседа, и я готов был часами слушать его.
— А как вы мыслите фильм о Сарьяне? — спросил он.
— Я привез с собой уже отснятый материал. Он находится в Союзе кинематографистов. Недалеко от вашего дома, можете посмотреть…
Эренбург вспомнил встречи с Марке, с Матиссом. Матисса он часто, много раз вспоминал.
— О нем непременно надо говорить в фильме, посвященном Сарьяну, заявил Илья Григорьевич, как бы подтверждая какую-то уже сформировавшуюся мысль.
Вспомнил и Пикассо:
— Вот он прирожденный артист. С ним фильм сделать, наверное, было бы намного легче. У него неудержимая страсть жить на виду у всех. А Сарьян все-таки больше человек в себе.
Вспомнил фильм Клузо 'Тайна Пикассо', очень понравившийся ему (значит, кстати, можно сделать и хорошие фильмы о художниках!). Вспомнил и другой фильм (о каком именно художнике, так и не смог
