— А где сейчас отец твой и брат?
— Не знаю, где их могилы, а похоронки дома, у матери хранятся. Это ей только и осталось. Да вот я еще уцелел как-то.
— Ну, брат, и накидал ты мне загогулин, — затяжливо вздохнул парторг, — никак не разогнуть. А холоду нагнал ты на себя такого, что и я возле тебя зябнуть стал.
— Ты зябнешь от того, что промок, — невесело пошутил Грохотало.
— То уже прошло. Вон и брюки высохли. А ты встряхнись, опомнись, успокойся. К жизни лицом повернись. Ты что, забыл о своей служебной ответственности? Доверяют же тебе такие «ворота» к англичанам. Почти четыре километра линии! Думаю, начальство не хуже нас с тобой понимает, каких чудес можно тут наворочать, используя эти «ворота». А ведь доверяют! Отчего же билет партийный не доверят?
— Доверять-то доверяют, а майору Крюкову каждый мой шаг почему-то известен, хоть и живет за сорок верст отсюда. Он до войны в поселке спецпереселенцев комендантом был, так что нюх у него на нашего брата природный: где поймает, там и придушит.
— Крюков, конечно, штука прилипчивая. Так ведь здесь не поселок и он не комендант. Офицеры батальона тебя уважают, да и с солдатами, как вижу, отношения нормальные. Чего же еще? Ну а насчет известности о твоих шагах лучше помалкивай. Тут все мы, брат, одинаковы. Говорят же: доверяй, но проверяй. Вот и проверяют. И не одного тебя.
— Душно, Паша, век под прицелом коротать.
— Да перестань ты ныть! Вон солнышко выглянуло, дождь уже давно перестал. Пора мне собираться в обратный путь... Перемелется все это, поверь. Когда я сюда под ливнем крутил педали, готов был избить тебя за этакую разболтанность. Да еще замполит меня подогрел вчера, как выяснилась просрочка стажа. А на деле-то вышло, не бить, а помочь надо, иначе ты тут совсем закиснешь. Так что не вешай носа! Из всех правил бывают исключения. Продлим тебе кандидатский стаж, чтобы смог законно взять рекомендации по месту службы — вот и все.
Павел успел обуться, пока говорил. Свернув накидку, сунул ее под мышку и, прощаясь за руку, добавил:
— Будь здоров! Желаю тебе пореже встречаться с Крюковым. Все образуется.
Удивительно устроен человек. Оставшись один, Володя перебрал в мыслях весь разговор с парторгом и вдруг обнаружил, что успокоило его, вернуло в прежнюю колею не столько то, что с кандидатским стажем все решится как надо, а отношение всех людей к майору Крюкову. Но главное — «всех проверяют, хотя и доверяют». А вместе со всеми легче делить и свою судьбу.
15
Молодость ли, здоровье или жгучее желание скорее поправиться, а может быть, все вместе помогло выздоровлению, но уже на пятый день, когда Ганс приехал на заставу узнать о здоровье лейтенанта и сказал, что мотоцикл Редера в полном порядке, Володя не мог удержаться, чтобы не поехать с ним, потому что чувствовал себя вполне пригодным для такого путешествия.
А Ганс повез на этот раз так, что хоть стакан с водой держи — не разольешь. Отто не упрекал лейтенанта за случившееся, даже наоборот, держался как-то виновато, и Володя понял, что Ганс не струсил и рассказал отцу правду. Большого и хорошего разговора, как в прошлый раз, не получилось.
А когда лейтенант засобирался домой, Ганс предложил отвезти его, но тот отказался. Отто не вмешивался в их разговоры.
Благополучно вернувшись на заставу, Грохотало застал во дворе несколько человек, задержанных на линии. Здесь стояли миловидная женщина лет двадцати пяти, с картонными коробками; мужчина лет сорока, очень высокий и тощий, без головного убора, с длинными рыжими волосами. Он презрительно поглядывал вокруг и все время подергивал плечами, словно с них сползал плащ. Носок огромного рыжего полуботинка будто отсчитывал такты — равномерно поднимался и опускался. В одной руке немец держал маленький красивый чемоданчик, другая засунута в карман плаща.
Два молодых парня, очень похожие друг на друга, в одинаковых желтых куртках и серых брюках, держались свободно и, казалось, временный плен их не угнетал.
Совершенно обособленно держался старик в весьма оригинальном костюме. Седую голову с волнистыми, спускающимися на плечи волосами украшала зеленая шляпа; на переносице покоилось пенсне; черный галстук на белой манишке, просторный серый пиджак, тяжелая трость — все это выглядело довольно представительно. И вдруг — коротенькие замшевые шорты и голые стариковские ноги, костлявые и сплошь покрытые волосами до самых ботинок. Пустой рюкзак на спине со множеством карманов и карманчиков делал его фигуру еще более сутулой и даже горбатой. Было видно — старик очень взволнован: короткие усики по-боевому щетинились на сухом лице, а козлиная седая бородка вздрагивала.
Лейтенант решил немедленно заняться задержанными. Чумаков, заменявший начальника заставы в его отсутствие, доложил, что среди задержанных подозрительным является только один: высокий рыжий немец, а остальные — мирные люди.
— Что у него обнаружено? — спросил Грохотало, когда вошли в комнату. Чумаков взял у задержанного чемоданчик и раскрыл. Там было всего две вещи: артиллерийский оптический прицел, прикрепленный ремнем, и коробка, величиною чуть побольше радионаушника, тоже прикрепленная ремнем. Документы не вызывали подозрений.
— Откуда и куда идете, господин Шмерке? — задал Володя стандартный вопрос. Почти всегда приходилось начинать разговор с этого. Немец спокойно и обстоятельно начал объяснять, что живет недалеко от Нордхаузена, что был у родственников в Ганновере и теперь возвращается домой.
— А зачем вам понадобилась вот эта вещь?
— О-о! Господин лейтенант считает, что я собираюсь стрелять из пушки, — рассмеялся Шмерке. — Нет. Я хорошо знаю оптику: оптический мастер. До войны работал на заводе фирмы «Карл Цейсс». Люблю фотодело, радио и в свободное время конструирую всякие безделушки, совершенствую фотоаппарат.
— Так при чем же тут все-таки прицел?
— Ах да, прицел! У него, видите ли, поставлены очень хорошие линзы. Вот они-то мне и нужны.
— В Западной Германии такие вещи продают в магазинах?
— Вы, оказывается, большой шутник, господин лейтенант, — рассмеялся Шмерке и тяжело положил на стол руку, покрытую густым рыжим волосом. — Я нашел эту вещь на берегу Эльбы, на месте бывших боев.
В самом деле, приглядевшись внимательно, можно было заметить в прорезях шурупов мелкие песчинки.
— А это что за прибор? — спросил Володя, пытаясь вскрыть вещь, похожую на радионаушник. Задержанный встрепенулся и предупредительно выбросил вперед руку.
— Что вы, что вы, господин лейтенант! Так можно испортить вещь! Это — прибор для определения чувствительности фотопленок. В теперешнее время не просто приобрести его.
Уложив на место прибор, Володя закрыл чемодан, велел Чумакову увести задержанного в отдельную камеру. А когда вернулся Чумаков, они извлекли загадочный прибор, и старшина отправился с ним к местному радиомастеру, чтобы выяснить назначение прибора.
Сержант Жизенский ввел двух молодых немцев, которые заявили, что бегут из Западной Германии, что в Гарделегене у них живет старшая. сестра, там они надеются найти работу и жить у сестры. На все вопросы отвечал старший. Ему было лет девятнадцать-двадцать. А когда он закончил, младший брат вытащил из рукава большой, кинжал с фашистским значком на рукоятке и положил на стол.
— Этот нож, — сказал он, — забросил под нары тот высокий мужчина, что был с нами. Он пригрозил, чтобы мы не вздумали сказать об этом.
— Спасибо...
— Бедная женщина так перепугалась, что даже заплакала, когда он грозился.
Вещей у этих ребят не было. В их общей сумке, как доложил Жизенский, ничего не обнаружили, кроме
