скудного запаса продовольствия. О документах говорить не приходится: у абсолютного большинства перебежчиков они были в порядке. Поэтому приходилось задерживать только тех, кто явно на чем-нибудь попадался. Все подозрительные или уличенные передавались немецким властям для окончательного разбирательства, а остальных отпускали.
Ребят этих решили отпустить. Следом за ними вошла женщина. Она положила на стол паспорт и быстро-быстро заговорила, что давно живет в этой части Германии, что муж погиб во время войны, что своих детей у нее нет и что шла она в Западную Германию к брату, у которого трое хорошеньких ребят, но ее не пустили «русские солдаты». Рассказывая обо всем этом, она раскрыла обе свои коробки и извлекла из них множество всяких игрушек. Когда все игрушки уже лежали на столе, Володя достал кинжал, только что полученный от задержанного юноши, и спросил, кому он принадлежал.
— О, этот бандит так напугал меня, так напугал!
— Который? Тот, что в куртке, молодой?
— Нет, что вы! Нож был у того высокого, в плаще. У-у, я его до сих пор боюсь!
— Ну, что ж, фрау Экерт, игрушки свои можете взять. Но через линию здесь проходить нельзя. Ведь вы хорошо знаете, что для перехода через демаркационную линию есть специальные пункты...
— Конечно. Все об этом знают, господин комиссар. Все об этом знают, но вы подумайте только, как это далеко! — так же быстро говорила фрау Экерт, сгребая игрушки в подставленную к крышке стола коробку. — Сколько на это надо денег и времени. А у меня нет ни того, ни другого...
Коробка выскользнула из ее рук, опрокинулась, и со дна под ноги лейтенанту выпал тетрадный листок. На нем старательной детской рукой были выведены мелкие цветочки, елочки, тележка с веревочкой, лежащей у ног мальчика. В левом углу красовался домик, и еще несколько человечков было изображено на листке.
Полюбовавшись рисунком, Грохотало подал его женщине, заметив:
— Кто же это так рисует? Ведь вы говорите, что у вас нет детей?
— Да, — запнулась она, укладывая листок на дно коробки. — Этот подарок посылает мой племянник по сестре. Он трудился над картинкой чуть не целый день и просил передать братикам как самый дорогой подарок...
— Можете быть свободны.
Фрау Экерт собрала в охапку коробки и не сложенные еще в них игрушки и, усердно раскланиваясь, говорила:
— Нет уж, господин комиссар, лучше я пока не увижу этих славных ребятишек, но здесь больше не пойду.
Не успели скрыться за дверью Жизенский и фрау Экерт, а Володю словно прострелила догадка.
— Жизенский! — крикнул он вслед, кинувшись к выходу. — Уведите ее пока на старое место, а коробки с игрушками давайте сюда. Вам, фрау Экерт, придется еще подождать...
Вернувшись в комнату, Грохотало раздвинул занавеску, за которой скрывался план участка демаркационной линии, взял детский рисунок, и тут все стало ясно.
Маленький домик в левом нижнем углу рисунка стоял как раз на месте расположения заставы, тележка заменяла караульное помещение, а веревочка от тележки, упавшая из рук мальчика, точно повторяла изгибы дороги. Другие человечки аккуратно стояли на тех местах, где располагались посты. Не будучи убежденным в достоверности своих предположений, лейтенант схватил со стола курвиметр и начал сравнивать линии и расстояния. Оказалось, что рисунок выполнен в строжайшей масштабной точности.
— Смышленый племянник у этой фрау, — заметил Жизенский, внимательно наблюдавший за лейтенантом. — Еще и писать не умеет, а масштаб знает.
Вернулся Чумаков.
— Понятно, — сказал он. — С собаками они провалились, теперь пытаются радиосвязь наладить. Вот эта маленькая штучка — радиопередатчик.
— Вы поинтересовались, каков радиус действия этого аппарата «для определения чувствительности фотопленок»?
— Мастер говорит, что при хороших условиях он может действовать километра на два-три, не больше.
— Значит, с ним нельзя уходить далеко от линии. Пригласите задержанного, Жизенский.
Войдя в комнату, Шмерке довольно красноречиво покосился на свой чемоданчик, лежащий на том же месте, где был оставлен после первого допроса, и сел на прежнее место, к столу.
— Вы, господин Шмерке, очень торопитесь домой? — спросил лейтенант.
— Конечно, мне хотелось побыстрее оказаться дома.
— Да, я вас вполне понимаю. Но видите ли, на дворе уже вечер, а у нас еще много дел. Разобраться со всеми задержанными мы просто не успеем, поэтому вам придется еще погостить у нас.
— Господин лейтенант, я вас очень прошу! Меня может потерять семья, меня ждет работа! Вы же знаете, как трудно теперь всем немцам... Я вас очень прошу...
— Ишь, как рассыпается, змей! — не выдержав, сказал по-русски Жизенский.
— Не мешайте нам разговаривать, — сверкнул свирепым взглядом Грохотало и, досадуя, подумал, что сержант, возможно, уже испортил всю задумку. А потом снова обратился к Шмерке: — Нет, мы вовсе не хотим вас долго держать. Вы у нас проведете только одну ночь. Уверяю вас — не больше.
— Воля ваша...
— Ничего. У нас неплохо. Можете взять ваши вещи, — лейтенант указал на чемодан.
Шмерке нетерпеливо опустил на него волосатую руку и осторожно, словно чемодан мог взорваться, поднял крышку.
— Вещи на месте, можете не беспокоиться... Только прицел оставьте лучше здесь, остальное возьмите. А теперь вам дадут ужинать, и желаю спокойной ночи.
Шмерке встал, галантно раскланиваясь. Видя, что лейтенанта больше интересует прицел, а не вторая вещь, он приободрился. А Грохотало торопливо черкнул на клочке бумаги: «Ни одного слова с задержанным!», подал его Чумакову, предложив проводить Шмерке на место. Они ушли.
— Ты доволен, что сказал ему глупость? — спросил Грохотало у Жизенского.
— Я ведь сказал по-русски, — начал было оправдываться сержант, понимая, что допустил промашку.
— А если он знает русский язык?
— Все равно и так видно, что бандит первой марки.
— Сержант Жизенский! — взбеленился лейтенант. — Я накажу вас за излишнюю болтовню!
Жизенский удивленно посмотрел на лейтенанта, еще не понимая причины, вызвавшей небывалое раздражение. Он поправил чуб и пилотку, одернул гимнастерку, и без того великолепно заправленную, и молча отошел к подоконнику, недовольно оглядываясь.
Вернулся Чумаков. Он понял, что тут произошло, и укоризненно посмотрел на товарища.
— Поспешность, — продолжал лейтенант уже более спокойно, — нужна... далеко не везде. И хорошо, если этот самый Шмерке не понимает по-русски, если он уверен, что нам интересен его прицел, а не передатчик. А если понял, то, кроме его самого и его «прибора для определения светочувствительности пленок», нам ничего не видать.
— Да, плохо, друг, когда сначала скажешь, а потом подумаешь, — по-товарищески заметил Чумаков. — Одним словечком все порушить можно.
— Теперь-то хоть понял, — совсем спокойно заговорил Грохотало, — что твоя выходка может оказаться полезной для Шмерке?
— Как?
— Ничего не дошло. Ну, если мы ему дадим понять, что не догадываемся о назначении прибора, и отпустим на свободу, а немецкие товарищи продолжат наблюдение за ним...
— Ясно, товарищ лейтенант. Извините, — вспыхнул Жизенский.
— Тогда давайте сюда старика.
Старик в замшевых потертых шортах явился точно в том же виде, в каком встретился у подъезда, даже не снял с плеч еще больше горбивший его рюкзак, и трость все так же дрожала в его руке. Он со вздохом опустился на предложенный стул, потер ладошкой голое колено и глухим от волнения голосом
