силы. Пятеро останутся ждать на берегу, и как только я вернусь, сразу пойдем назад. Все очень просто.
— А как мне быть в гробнице? — спросил я. — Как получше произвести замену?
— Действуй по возможности аккуратно. В темноте, правда, это будет затруднительно. Жиль постарается придать нашей фальшивке наибольшее сходство с Тулой. Все у него получится, можешь не сомневаться. У него феноменальная память. Фальшивая Тула будет в таких же одежках, как настоящая. Тебе придется только переобуть ее в эти похабные красные тапочки, нацепить наперсный крест и кольца. Не беспокойся, их легко снять. И вот еще что — возьми, это тебе тоже понадобится.
Он извлек из-под лавки небольшой сверток, обмотанный тряпкой. В нем были трутница, короткое долото с толстым лезвием и самая маленькая лампа, какую я когда-либо видел. Наглухо закрытая с трех сторон, она имела лишь одно оконце, забранное толстым желтым стеклом.
— Вставишь в нее вот эти свечи, — показал мне капитан две толстые короткие свечи. — Понюхай — настоящий воск. Они не оставят после себя подозрительных запахов. Мелочь, но священник может заметить.
— Я, наверное, и меч возьму.
— Лучше кинжал. Меч будет только мешать, если оступишься при подъеме. Вряд ли он тебе понадобится. Ты все думаешь о Кервези, но он же на той стороне острова. Его люди едва ли успели вернуться в город, так что при всем желании он не доберется до гробницы раньше утра. Меня больше беспокоит, что ты можешь наткнуться на пастуха или охотника. Если такое случится — беги. Беги обратно к морю и подавай своей лампой сигнал на «Кормаран». И мы заберем тебя. — Он похлопал меня по плечу. — Это нетрудная задача, Петрок. Но я горжусь тобой, и мы будем тебе очень благодарны. Иди готовься.
Баркас тихо резал носом воду, направляясь к темной массе острова Коскино. Я сидел впереди, завернувшись в плащ. Жиль привязал Шаук к моей левой руке ниже плеча и натер мне лицо ламповой сажей. Я никак не мог привыкнуть к этому ощущению — все время морщил нос и гримасничал. Кожу стянуло, и это сводило меня с ума, но по крайней мере я не думал о предстоящем деле. Павлос, сидевший на корме, правил, а Иштван, Джанни, Килидж-турок и Хорст налегали на весла. Я был благодарен капитану за таких спутников. По-моему, это самые страшные бойцы из всей команды «Кормарана». Конечно, они будут просто болтаться на берегу, пока я в одиночку полезу наверх, но все равно в такой компании спокойнее.
Между гребцами лежал длинный темный предмет — Липовая Кордула, как я ее окрестил. Она была туго завернута в промасленную ткань и привязана к раме с тремя перекладинами, к которым крепились заплечные ремни. Лампу привязали у нее на груди. Она почти ничего не весила. Я взбирался с ней на спине по трапу на мостик, потом спускался обратно на палубу и убедился, что это совсем нетрудно. Но я старался о ней не думать. Оглянувшись назад, я едва разглядел Хринос — темную массу на фоне еще более непроглядной мглы. Мы были почти у цели.
Баркас выскочил на белую гальку пляжа, и я перепрыгнул через борт с фалинем в руке. Его было не к чему прикрепить, так что пришлось обвязать о большой камень. Позади заскрипела галька. Это был Джанни с моей поклажей.
— Век бы не прикасался к такой гадости! — содрогаясь, сообщил он.
— Спасибо, друг мой, — ядовито ответил я. — Какое счастье, что тебе не надо тащить ее наверх в полной темноте! Помоги-ка мне надеть эту сбрую.
Мы находились в самом конце бухточки, где начиналась козья тропа, белевшая в кустах.
— Будь осторожен, Петрок, — сказал Павлос. — И помни: если сорвешься — старайся падать на грудь. Эти дамы очень хрупкие.
Я оглядел своих спутников, выстроившихся кружком. Пять нар глаз ответили мне волчьим блеском. Я повел плечами, поудобнее пристраивая ношу на спине, нащупал рукоять Шаука и тихо сказал:
— Ну ладно, я пошел…
Говорить больше было не о чем, да я и растерял всю былую браваду, так что ступил на тропу и начал подъем.
Сначала тропа круто шла вверх, и я с трудом поднимался по пыльным, выскальзывающим из-под ног камням, но потом она немного выровнялась, и, оглянувшись назад, я определил, что уже успел вознестись над берегом на высоту мачты. Впереди, в нескольких минутах пути, торчал острый гребень горного отрога, и я решил, что там мне будет легче идти почти до самой гробницы, где я упрусь в обрыв. Когда мы смотрели сверху, обрыв не выглядел слишком уж неприступным, но сейчас мне придется нащупывать дорогу впотьмах. Я двигался по тропинке, пока она не начала сворачивать в сторону. Проклиная коз, которые протоптали себе тропу там, где легче взбираться, я полез в заросли кустарника. И меня тут же обволокло ароматом душистых трав, в изобилии растущих на склонах горы, — Анна называла их все, пока мы ехали к гробнице, но я ее не слушал. А сейчас я топтал и сминал их своими сапогами. Идти было тяжело. Кусты оказались шипастыми или такими густыми, что я застревал в них. Вскоре, однако, я выбрался на другую козью тропу и шел по ней, пока она тоже не свернула в ненужном мне направлении. Так я и поднимался: то продирался сквозь кустарник, то легко проходил отрезок по козьей тропе, а потом снова углублялся в заросли. Я взмок от жары, исцарапался, а когда наконец добрался до гребня, дышал с трудом.
В памяти у меня запечатлелся каменистый и острый гребень, на самом же деле я оказался на широком выступе, некогда превращенном в террасы для удобства земледельцев. Впереди виднелась оливковая роща и, к моей неописуемой радости, настоящая дорожка, пробитая руками человека. Я поудобнее пристроил мертвую женщину у себя на спине и быстро двинулся дальше.
Теперь, когда меня не отвлекали шорох и хруст веток и стук камней под ногами, я наконец услышал звуки ночи. Цикады уже немного притихли, но к ним присоединились другие создания и вовсю пищали и стрекотали. Где-то вверху пролетела сова, в ветвях оливковых деревьев заливались соловьи. Я вспомнил, когда в последний раз был один на природе ночью: во время своего ночного похода в Дартмут. Я уже много месяцев — даже и не помню, сколько именно, — жил на борту «Кормарана», где одиночеством и не пахло. И теперь мне было странно оказаться одному под звездным небом. Воздух был теплый, спина взмокла от нота, особенно там, где к ней прикасалась фальшивая святая. Я о ней почти и не думал. Жиль оказался прав: это просто вещь, лишившаяся последних остатков своей сущности, за что я ей был только признателен. Оливковые деревья впереди казались сборищем старых уродливых ведьм, слетевшихся на шабаш. Но я чувствовал себя в полной безопасности, пробираясь мимо искалеченных временем древних стволов, а вокруг свистели соловьи да под ногами шуршали сухие листья.
Слабого серебристого света звезд вполне хватало, чтобы освещать мне дорогу. Здесь, наверху, идти стало легче. Скалы только на вид были неприступные, а на деле оказались отрогом горы, поднимавшимся многочисленными гигантскими уступами, как ступенями, с короткими крутыми отрезками. То тут, то там приходилось перелезать через развалины стен, видимо, обозначавших какие-то старинные границы землевладений, но, как мне казалось, продвигался я достаточно быстро. Слева и выше уже завиднелся крутой обрыв. Теперь мне предстояло пролезть между огромными валунами, которые вблизи оказались еще более чудовищных размеров, чем представлялось. Они отбрасывали огромные тени, абсолютно черные, и я в первый раз после того, как покинул берег, ощутил укол беспокойства. Протянув руку, я дотронулся до ближайшего: он все еще хранил в себе остатки тепла, последние воспоминания о жарком дне, и это ощущение меня немного успокоило.
Взобраться на крутой обрыв оказалось не слишком трудно — склон был иссечен трещинами и разломами, словно чудовищные обломки всеми силами старались оторваться от материнской породы. Двигаться приходилось очень осторожно, стараясь ни за что не зацепиться спиной, особенно протискиваясь по длинной и узкой расщелине. Один раз я по глупости ухватился за какой-то корень, и тот оторвался, так что я на секунду потерял равновесие, панически скребя пальцами по камням, пока не уцепился за что-то. И, еще не поняв этого, выбрался наконец на ту самую каменистую площадку, где несколько часов назад сидел с Жилем и капитаном. Здесь росло огромное фиговое дерево, насколько я мог припомнить, в самом начале огороженной стенами тропы, которая выведет меня к гробнице святой Тулы. Дерево оказалось на месте, а впереди завиднелась и сама гробница — бледное пятно в самом конце тропы. Я сорвал с ветки созревший плод и сунул его в рот. Меня уже донимала жажда, и сок полной семян мякоти оказался весьма кстати, смочив пересохшую глотку. Я сорвал еще один плод. Мимо пролетела летучая мышь, нырнув в щель между
