Трое других подходят к костлявому, и один из них, приземистый, с такими светлыми волосами, что они и в ночном свете легко угадываются на его висках, шутовски поддает костлявому под ребро, и тот, словно механический человек, сразу переламывается.
— Но-но, шалить будешь в Москве, — хрипло протестует костлявый и легко отталкивает белобрысого.
— А когда ты там собираешься быть? — шутовским фальцетом громко хохочет крепыш.
— Тогда же, когда и ты, — отрезает костлявый.
Они закуривают, несвязно перебрасываются односложными фразами.
— У русских скоро праздник... Ты слышал, нам водки прибавили.
— Наступать будем.
— Не похоже. Начальник артиллерийского склада вчера приезжал, говорит, копить снаряды будем.
— Ну, тогда напоят сотню-другую парней и погонят в «психическую» испортить русским праздник.
— И полягут эти «психические» под русским огнем до единого.
Эту фразу тихо произносит после короткой паузы немец в больших очках, от которых глаза его кажутся черными, пустыми ямами. Он отворачивается от остальных, и Ивановой кажется, что он смотрит прямо на нее. Но очкастый, постояв, вяло подходит к саням и так же вяло садится на крыло.
Костлявый басит:
— Вечная им слава и кресты фюрера, а уж мы-то нарежемся по всем правилам. Уточек я уже припас жирненьких.
— А если тебя погонят на Москву дорогу пробивать? — вновь наскакивает на него белобрысый.
— У меня от этого несчастья полная гарантия — я неполноценный, а вот тебя скоро отправят в окоп с теплого местечка.
Костлявый так оглушительно хохочет, что передняя лошадь вздрагивает и прядает ушами.
Немцы умолкают и расходятся по саням. Белобрысый толкает ногой женщину, и та, не меняя положения, еле слышно чмокает губами. Но прежде чем успевают тронуться с места лошади, раздается прозрачный, чистый голос, полный горя и слез:
— Ироды проклятые, погибели на вас нету, — и Женя видит, как мальчик торопливо высвобождает руки и взмахивает вожжами, подавшись всем телом вперед, как бы отстраняясь от костлявого, тяжело упавшего в сани немца.
Повозки скрываются за выступом рощи, но долго еще разведчики молчат, как бы прислушиваясь к этому детскому скорбному стону, будто вмерзнувшему в холодный воздух и не желающему умолкать. Наконец, Женя дотрагивается до Фролова, который мертвой хваткой зажал в ладонях автомат да так и окаменел. Потом она бесшумно и стремительно соскальзывает к проводу и склоняется к трубке. Некоторое время слушает, затем просит накрыть ее плащ-палаткой и, засветив фонарик, что-то записывает.
— Пошли дальше, — говорит она, — поищем интереснее местечко.
Они углубляются в лес, полный таинственных шорохов и звуков, осторожно огибают село и снова выходят далеко позади его на дорогу.
— Ого, — радостно вскрикивает Женя, — глядите: «постоянка».
Провод постоянной линии, не доходя до села, резко поворачивает с большака на проселок и теряется меж деревьями, уходящими на юг. Разведчики углубляются по старой просеке в лес и у мохнатого куста прилаживают телефонный аппарат к «постоянке». Там, по большаку скрипят подводы, изредка проносятся автомашины и мотоциклы, топают и о чем-то говорят солдаты, а Женя не слышит ничего, кроме чужих слов, цифр, имен, внезапно ворвавшихся в телефонную трубку. Как трудно разобраться в этом хаосе начальнических кодированных шифрограмм, распоряжений, донесений. А вот и высокопоставленное начальство ворвалось на провод и, откинув все условности, беснуется и кричит на кого-то, грозя расстрелом. Карандаш Жени едва поспевает за потоком слов.
В каком-то овраге разведчики делают короткий привал.
— Ну что, много важного узнала? — шепчет Сырбаев и пускает струю дыма прямо в снег, чтобы духу от него не оставалось.
— Узнала. Много. Только потом... потом. Идемте, — торопит Женя спутников. Сейчас ею всецело владела жажда узнать возможно больше в эти часы пребывания в тылу у врага.
Но Фролов, обнажив крошечный светящийся диск циферблата, негромко, но твердо говорит Ивановой:
— Еще один провод и нужно уходить.
К исходному месту на опушке они возвращаются краем леса. Вдруг, споткнувшись обо что-то, Фролов падает, нелепо выставив вперед руки. Падают и спутники, не понимая еще происшедшего.
— Черт бы его побрал! — шипит Фролов, высвобождая из-под снега вместе с валенком нитку провода. — Приключайся, и на этом конец.
Промокшими варежками торопливо разгребают разведчики снег, вгоняют штырь заземления, пока Женя проворно, не чувствуя холода, обнажает и зачищает участок провода. Недолго остается она в полусогнутом положении с прижатой к уху трубкой. Торопливо отключившись, Женя почти бегом увлекает в сторону товарищей и с необычной для нее возбужденностью, умоляюще говорит:
— Ребятушки, миленькие мои, сейчас по линии пойдет солдат. Ей-богу, шнапс другу понесет... Сумеем взять «языка»?
— Суметь-то просто, — спокойно отзывается Фролов, озираясь по сторонам, — да уж очень место неудобное.
Они оглядываются. Снег, равнина, белая мгла. Одинокие кусты. Фролов подходит ближе к кустам и видит на них заломы.
— А, вот где твои вешки! Здесь он пойдет.
— Здесь-то здесь, да куда мы свои следы денем? — качает головой Сырбаев. Женя горестно оглядывает глубокие провалы в снегу.
— Но что-то надо придумать, ребята, он скоро будет, — шепчет девушка.
И тогда Фролов, шагнув вперед, приказывает зарыться в снег прямо на трассе провода. Вовремя: немецкий связист уже легко скользит на лыжах по снежному полю, изредка останавливаясь, чтобы лыжной палкой освободить провод из-под снега. У подозрительных мест он нагибается, проверяя надежность кабеля, что-то насвистывает. Ночь нисколько не смущает его. По всему видно: не в первый раз бежит он по этому полю, ему и в голову не приходит мысль об опасности.
Вдруг что-то заставляет его остановиться в двух-трех шагах от притаившихся в снегу разведчиков. Их сердца начинают колотиться громко, до звона в ушах. Нет, он не напрасно остановился. Уж больно подозрительно здесь наслежено. И тогда Фролов стремительно выпрыгивает из-под снега и бросается навстречу опешившему солдату. То ли от неожиданности, то ли от страха перед этим призраком, внезапно возникшим из снега, связист пытается повернуться на лыжах, вместо того чтобы стрелять в упор. Но тут со всего маху на него наваливается разведчик. Он сшибает фашиста с ног, и тот не успевает закричать, — Женя впихивает ему в рот свою варежку.
Разведчики привязывают связиста к лыжам и, словно раненого, осторожно втаскивают в рощу.
Здесь Женя склоняется над ним и, отчетливо произнося каждое слово, внушает:
— Ты будешь жить. Лежи смирно. Шуметь, звать на помощь бесполезно.
Через линию фронта решили пробираться так: впереди ползет Женя и тянет лыжи, за ней Сырбаев. Замыкает и прикрывает их Фролов.
— На случай неудачи, — говорит он, — Женя уходит одна — с ней документы, ну, а мы за себя постоим.
— Погодите, — вдруг останавливается Сырбаев. Выхватив тесак, он отрезает полу от своего маскхалата и накрывает ею пленного. — Полыхнет ракетой — некогда будет снежком его присыпать, — деловито поясняет он.
Женя неловко ползет по еле приметному следу, оставленному разведчиками несколько часов назад.
Бесшумно скользят за ней лыжи с пленным, похожим теперь на мертвеца под белым полотнищем. Бешено стучит сердце, когда ослепительно вспыхивают ракеты, свистит и бросается в лицо снегом неуемный ветер со стороны оврага, который кажется теперь заветным и спасительным.
