ней гаубичная, замыкает пушечная восьмая. Без шума, без суеты, без огня.
— Понятно.
— Ну, а тебе, комиссар, придется впереди шагать. Противника смотреть и получше дорожку отыскивать.
Ночь. Мороз. Безветрие. И справа, и слева, далеко и высоко над деревьями метались багровые зарева. Падали вековые сосны, бесшумно подрезанные пилами, метр за метром уступая дорогу орудиям. С упорством и наслаждением работали люди, плечом подпирая валившееся в яму орудие, сметая с пути деревья. Делали все это с прибауткой, с шутками, не расставаясь с оружием, не забывая об опасности, но потеряв на какие- то часы ожесточение и злость!
— Суровый лес, красивый лес. Никогда такого не видел.
Это говорил Макатаев. Береговой шагал с ним рядом, прислушиваясь не к его словам, а к шуму, который доносился со стороны шоссе.
— Макатаев, — приказал Береговой, — разверните на всякий случай одно орудие.
— Есть, — понимающе отозвался тот и остановил последнее орудие.
Так они стояли на просеке, пока посыльный не позвал их. Макатаев догнал дивизион почти у самого конечного пункта — впереди маячили корпуса какого-то дома отдыха, куда приказано было прибыть. Разочарованно он сказал:
— Выстрелить не пришлось. Шли какие-то фашисты, да повернули обратно.
— Ничего, впереди еще много хороших дел, — утешил Береговой старшего на батарее и сел на коня. Он смертельно устал и был чертовски голоден. Как это умно придумано — строевое седло. Можно даже вздремнуть. Береговой дал поводья Семиреку и выехал на поляну, изрытую бомбежкой, — воронки, разбитые колеса, трупы лошадей.
— Усанов, поехали! — крикнул он комиссару, который примостился на каком-то поваленном дереве у самой поляны и что-то аппетитно жевал.
Без труда разыскали штаб полка. В комнате — сизые облака дыма, — такого истребления махорки они еще не видывали. Из этого облака на Берегового, словно не узнавая, смотрели воспаленные глаза Курганова. Он стремительно вскочил:
— Ты!
Первый раз подполковник назвал Берегового на ты.
— Ковалевский мне обо всем доложил. Он давно прибыл.
— Мы тоже прибыли. Все.
Подполковник подошел к Ляховскому и почему-то ему пожал руку. Тот смотрел на прибывших черными влажными глазами и молча улыбался.
— Карту! — приказал командир полка, но тут же опустился на стул. — Нет, сначала водки и закусить. Садитесь.
— А комиссару третьего дивизиона — хорошие валенки, — неожиданно сказал Береговой.
Усанов виновато улыбался, неловко переступая с ноги на ногу в кирзовых широченных сапогах.
4
К концу ноября подмосковная станция Крюково превратилась в арену ожесточенных битв. Немцы просочились в наши боевые порядки и засели в подвальных помещениях многоэтажных станционных строений. Наши стрелки блокировали эти группы противника огнем сверху. Но туго было и нашим: к ним невозможно стало подбрасывать подкрепления, боеприпасы, пищу.
Бой длился третьи сутки... Взрывы снарядов, авиабомб. Скрюченное или разорванное в клочья железо, битый кирпич, свист одичалого ветра в порванных проводах.
Только что Береговой оставил свой наблюдательный пункт, оборудованный в гигантской трубе кирпичного завода, и пробирался с ординарцем Топорковым к штабу полка, куда вызвал его по рации подполковник Курганов. Проще и легче было бы пройти по полотну железной дороги, но куда там: плотный, методический огонь немецких батарей давно сделал этот путь непроходимым. Однако пройдя по снежной целине два оврага, густо поросших кустарником, обогнув какие-то дачи и глухие заброшенные дворы и, наконец, совершенно выбившись из сил, Береговой озлобленно сказал:
— К черту! Мы так и к ночи не разыщем командира полка. Давай рискнем по полотну. Авось проскочим.
— Ничего хитрого нет: и проскочим, — убежденно согласился Топорков и первый повернул к железнодорожному полотну.
Потные, но бесконечно счастливые, тяжело дыша, свалились они в глубокий окоп противотанкистов, выставивших здесь свое короткоствольное орудие на случай танковой атаки немцев. Пожилой сержант с огненно-рыжими бровями и такими же усами восхищенно глядел на них. Он по-хозяйски потянулся к фляге и возобновил разговор, прерванный, видно, неожиданным вторжением гостей.
— Ну вот, голова, теперь убедился: артиллеристы они и есть, — назидательно пояснил кому-то из своих бойцов сержант.
— Пехота, она тоже умеет под огнем ходить, — обидчиво отозвался тот, кого сержант, смачно окая, назвал «головой». По всему было видно: «голова» — красивый, с лучистыми синими глазами парень — недавно попал в орудийный расчет из стрелкового подразделения.
— А кто тебе сказал, что не умеет, да только не так, как мы — артиллеристы. Ты видел, как они обходили фрицевские снаряды?
Сержант так и сказал «обходили», и Берегового поразила профессиональная деловитость этого простого слова, произнесенного певуче, с особенным нажимом на «о». Минуту назад он с Топорковым полз по изрытому, комковатому полю, бежал судорожно, когда казалось, что снаряды не минуют их, стремительно падал в воронки, прижимался к милой спасительной земле под близким свистящим разрывом и, казалось, не думал ни о чем. Но, должно быть, опытный шофер, попав под бомбежку, тоже не думает о том, какую скорость ему включать, как тормозить и где рвануть круто руль в сторону, чтобы машина бешено нырнула под внезапно возникшее надежное укрытие.
— Эх, и накрыл же он вас по третьему разу, — продолжал сержант, вытирая полой шинели металлическую кружку, — думали, капут вам, а вы из воронок опять выскочили — живые. — И, внезапно оборвав себя, он неожиданно закончил: — Пора наступать, про-о-йдем любые огни.
— Скорее бы, — с затаенной тоской отозвался «голова» и с укором посмотрел на сержанта. — Вот тогда ты поглядишь, какие дела будет пехота делать.
— Да что ты въелся... Пехота, пехота!.. — вступился за своего сержанта щупленький остроносый ефрейтор, видимо, наводчик. Он сидел на лафете у панорамы и искоса поглядывал в траншею, не поворачивая головы. — Не враги мы нашим стрелкам, а кровные братья. Читали тебе приказ: артиллеристы должны огнем и колесами поддерживать славную пехоту и расчищать ей путь для наступления. Вот теперь ты и докажи, что любишь пехоту не на словах, а на деле, будь умелым артиллеристом. К орудию тебя поставили для этого. Так надо понимать слова сержанта.
— Верно. Сообща, значит, бить фашиста надо. Взаимодействие называется, — примирительно, но уже тоном приказа заключил сержант.
Все смолкли. Воля и боевой авторитет сержанта в этом маленьком коллективе были бесспорны. Понятно и другое: невзрачный, с землистым цветом лица наводчик являлся душой всего расчета. Он глубже понимал события, умел просто и ясно разрешить запутанные вопросы, в бою стоек, вынослив, молчалив.
Так думал Береговой, наблюдая за сержантом, который, наконец, молча налил в кружку выверенным жестом сто граммов водки. Кружку сержант протянул Береговому, любовно расправил свои роскошные огненные усы.
— Спасибо, товарищ сержант, — поблагодарил тот, — дай-ка мне какую-нибудь тряпку. Почиститься надо.
Он протер ремень портупеи, сбил грязь с полушубка, счистил комья глины с сапог.
— Ну, теперь — к командиру полка... Ты готов! — обратился он к ординарцу. — Пошли. Спасибо вам,
