— А про сегодняшнее происшествие дедушке, пожалуй, говорить не надо. Вспыльчив стал.
Петр Иванович сам до всего дознался. Рассердился на внука:
— Скрытничать кто учил? Пойдем к приставу, при тебе отходную ему отслужу.
Карл Иванович сидел в канцелярии с батюшкой Данилевским. Стукнул дед кулаком по столу:
— Германец проклятый! Внука хотел травить, как волка. А моих сыновей тем временем твои родичи огнем и мечом пытают.
— Не богохульствуй, Петр Иванович! За веру и царя они сражаются, — попытался его успокоить батюшка, но только подлил масла в огонь.
— Все вы грабители!
— Повешу! — пришел в себя Этингент. — На первом суку повешу, каналья!
— Руки коротки! — отрезал дед. — Сам скорее там окажешься.
Пристав сжался, глаза сомкнулись. Данилевский зачастил:
— Иди, Петр Иванович, иди с миром, ничего не будет, ничего не бойся.
— Нашли боязливого, — усмехнулся дед в бороду. — Еще раз поизгаляетесь над внуком — пожалеете! — он крепко взял за руку Илью и покинул канцелярию.
По улице шагал широко, воинственно, внук едва поспевал. Им навстречу бросились мальчишки.
— Дядя Кузьма с войны вернулся!
Илюху словно ветром подхватило.
— Где дядя Кузьма? — влетел он в дом, запыхавшись.
— Вот он я.
В красном углу сидел согбенный угрюмый человек с остановившимися, свинцово налитыми подозрением глазами. Илье показалось, что дядя вовсе не рад встрече с племяшом, который когда-то обдавал его колодезной водой. Он смотрел так, как будто завидовал его здоровью, веселости и подстерегал, чтобы сделать пакость.
Дед коротко спросил:
— Отвоевался?
— После восемнадцатой раны непригоден стал! — зло отозвался дядя, будто за все свои раны собирался мстить отцу, жене, детям и племянникам.
Непригодным оказался дядя Кузьма и к работе: силы не хватало, пропала сообразительность. За что ни возьмется, все шиворот-навыворот сделает: болтушку выльет в коровьи ясли, а сено раздаст свиньям.
Дед все больше горбился под бременем забот, однажды сказал:
— Лучше бы он не вернулся.
— Что вы, деда! — испугался Илюха.
— У Кузьмы ум за разум заходит, — доверительна открылся дед. — Вот какая беда разразилась.
А вскоре дошла до Семиозерного ошеломившая всех новость: в Питере свергли царя. Дядя Кузьма приободрился, на работу лютый стал — откуда и силы взялись!
— Люди теперь будут жить в свое удовольствие, — говорил он Илюхе, и глаза его неестественно блестели.
...В тот день они были в степи — сено сгребали. Парило. И дед поторапливал: мог нагрянуть непрошеный дождь. Больше всех старался Кузьма — пропиталась потом рубаха, мочалкой прилип ко лбу льняной чуб. Налетел ветер. Он подхватил валки сена, и сложные запахи июля заметались над лугом. Далеко-далеко по-мирному глухо громыхнул гром. Внезапно туча закрыла солнце, и длинная ветвистая молния расколола небо. Вторая, третья. Раскаты грома — сухие, резкие покатились по лугу, сшибаясь и обгоняя друг друга, оглушая косарей. Хлынул ливень, и вместе с ним, казалось, посыпались на землю рваные осколки неба. Лютая степная гроза справляла гульбище.
Все побежали к шалашу, устроенному под одиноким деревом и не сразу заметили, что Кузьма остался посреди луга. Он запрокинул голову и подставил грудь ударам ливня, молний, грома. Он показался Илье таким же крепким, сильным и красивым моряком со сказочного многопушечного корабля, каким приезжал на побывку еще до революции. Илья побежал к дяде, чтоб быть с ним рядом.
— Двадцать пятый — не берет... двадцать шестой — не берет... двадцать седьмой — не берет! — считал Кузьма, неподвижный, каменный. — Га, двадцать девятый, тридцатый снаряд — не берет! Не берет!
— Какой снаряд? — крикнул Илюха, задрав к небу голову.
Кузьма вздрогнул, скользнул косым лихорадочным взглядом по племяннику, грозно закричал:
— Свистать всех наверх! — и побежал к стогу. Он карабкался наверх, скатывался, сено набилось ему в рот, Кузьма кричал, рычал, плевался.
Илья оцепенел. Подбежал дед, навалился на сына, прижал к земле. Кузьма жалобно всхлипнул, притих. А потом рывком опрокинул деда и, пригнувшись, точно в него стреляли, шибко побежал к озеру...
Дядю Кузьму увезли в город — в сумасшедший дом. С тех пор Илья никогда его не видел.
Второй дядя — Алексей — попал в плен. Два раза бежал, и оба раза его ловили. Жестоко наказывали. Домой пришел уже при Советской власти.
— Как Иисуса Христа распинали, — рассказывал он, осторожно кладя на стол покалеченные руки. — Не иначе на том свете в рай попаду.
Дед сердился:
— Как же, попадешь, держи карман шире.
Меньше всех пострадал на войне отец. Он вернулся с беспокойными мыслями, со смелыми надеждами.
— О том свете пускай заботятся попы, — с усмешкой говорил он дяде Алексею. — А мы должны на земле создать рай без нужды, без войны.
Все эти годы война была далеко-далеко, а тут вдруг покатилась по степям Кустаная. И оказалось, что в степях есть баи и кедеи, кулаки и бедняки, белогвардейцы и красногвардейцы... Отец ушел с красногвардейцами. На прощанье погладил Илью шершавой ладонью по русой голове, сказал:
— Счастливый ты вырастешь — никаких войн на земле не будет, разве что в книжках останутся.
Илюхе стало скучно: как всякий мальчишка, он мечтал быть военным. Моряком, как дядя Кузьма.
Пройти пять рубежей...
Сьянова срочно вызвали к командиру полка. Там уже были капитан Неустроев и член Военного Совета 3-й Ударной Армии. Видимо, только что состоялся важный разговор. Илья представился.
— Здравствуй, — пожал ему руку член Военного Совета. — Давно не виделись.
— С последнего армейского партийного актива, — уточнил Сьянов.
— По времени не так много, — сказал командир полка Зинченко, — а вот по делам...
— Да, — подтвердил член Военного Совета, пытливо рассматривая Илью. — Морщинок под глазами прибавилось. Устал?
— Никак нет, немцы решили посидеть в Кунерсдорфе и нам дали передохнуть.
— А не надоело отдыхать?
— Оттого и морщины, — улыбнулся одними глазами Сьянов.
— Ну что ж, тогда приступим к делу. Товарищ Зинченко, вы будете ставить задачу? — обратился генерал к командиру полка.
— Удобнее командиру батальона. Он ближе к ротам.
Неустроев без рисовки и смущения обратился к Сьянову: в любой обстановке он чувствовал себя свободно.
— История Кунерсдорфа тебе хорошо известна. Немцы, по всему видно, решили взять реванш спустя двести лет. Какие у них здесь укрепления — сам знаешь, не новичок. Придется пройти пять рубежей, а шестой взять. Понял?
Сьянов побледнел.
— Один пройду. С ротой — нет.
