После обнаружения кулона отношение к нам стало двояким. Видимо, многие считали, что мы испугались и решили таким образом вернуть краденное. Нам было плевать, лето, а значит и наше пребывание в Америке, клонилось к концу.
Полили дожди. От раскалённого асфальта поднимался пар, я растаскивал по номерам чистые полотенца, прикрывая их своим телом словно детёнышей.
Робин, Вам, наверное, плохо без церкви? — спросила меня однажды мулатка-официантка Робин.
— Прошу прощения?
— Церковь. Вы же не можете пойти в церковь, бедняжки. У вас совсем нет машины, — пояснила Робин.
— Конечно… э-э… без машины фигово… то есть без церкви. Особенно Юкка страдает, он очень религиозный… — мой взгляд остановился на движущейся к посудомоечной машине ленте, на которую официанты ставили грязную посуду. Робин приняла этот взгляд как подтверждение нашего морального опустошения и совсем расстрогалась. На самом деле там, возле груды грязной посуды, стоял Юк, подъедающий с чьей-то тарелки остатки бифштекса.
— Что ты там про меня пиздишь? — крикнул он.
— Я говорю, что ты страдаешь без исповеди.
— Чё за хуйня?
— Робин спрашивает про церковь!
Робин предложила свозить нас в церковь для черномазых, где она прихожанка.
— Мы там танцуем и поём, вам понравится! — приплясывала Робин, вспомнив воскресные службы.
— Мы твои, Робин!
— А потом куда-нибудь заедем, съедим по чиз-кейку, — причмокнула Робин и я представил, крошки чиз-кейка на её сочных, зовущих губах…
— О чём разговор? — вмешалась вошедшая на кухню Марианна.
— Мы с Робин в воскресенье едем в церковь! — похвастал я с наивностью ребёнка, рассказывающего гостям, что видел, как мама трогала папу за писю.
— В какую церковь? — уточнила Марианна голосом приветливым, но ледяным.
— В мою, — Робин и Марианна были, как две чайки: Робин первая схватила кусок, но подлетела Марианна, более сильная чайка, и Робин вынуждена была отдать ей добычу.
— Ребята, — обратилась Марианна к нам нежным, не терпящим возражений, голосом. — Вы православные и вам надо ехать в православную церковь.
— Бог для всех един… — завёл было я известную песню. Воображаемые крошки чиз-кейка на губах Робин ещё стояли перед глазами.
— В воскресенье мы поедем в нашу греческую православную церковь! — торжественно перебила Марианна мой толерантный вздор.
Мы виновато топтались и больше не возражали.
— Мы с радостью поедем в церковь, Марианна.
— Правильно ребята. Я знала, что вы уважаете Бога. Бога надо уважать. А ты, Робин, поменяй скатерть на седьмом столе, клиенты нашли пятно.
В воскресенье мы отправились в церковь. Марианна устроилась между мной и Юккой на заднем сиденье. Впереди скучала Мишель. За рулём была Лица.
— Перестройся в левый ряд! Не пропусти поворот! Забыла, какой мы сделали крюк из-за тебя в прошлый раз?! — Марианна без умолку дёргала дочь, но та сносила приставания с ангельским терпением.
Церковь находилась милях в пятидесяти, неподалёку от города Ньюпорт-Ньюс. Это было современное бетонное здание с белыми стенами и цветастыми иконами внутри. Православные греки, в отличие от русских, позволяли себе сидеть во время службы на скамейках. Вставать требовалось только в определённые моменты. Сославшись на головную боль, я не вставал вообще. Встал только в конце, когда раздавали булочки и сладкую жидкость, не похожую на церковное вино.
Марианна вела себя набожно, но в меру. Крестилась, но ниц не падала. Девочки же разделились, Мишель с трудом сдерживала презрение к происходящему, а Лица тихо молилась. Юкка, когда все крестились, делал рукой что-то неопределённое, поглядывая на меня. Я же ориентировался по остальным. Вокруг стояли одни пожилые греки. Все друг друга знали.
После службы к нашей компании подошёл мужчина с густо набриолиненной шевелюрой.
— Очередной претендент, — буркнула Мишель. Мужчина поцеловал ей руку.
Мы отошли покурить.
— Не знаю, — проявил Юкка не свойственное для него желание поговорить на отвлечённую тему. — Бог, конечно, крутой чувак, но я бы продал душу дьяволу.
— За сколько?
— Тысяч за двадцать.
— У тебя снова повысились ставки, — усмехнулся я.
— В Таллине за десятку можно нормальную однушку купить. Пять маме, пять себе.
— Правильно, часть вложить, а часть проебать.
— Только не на кино.
— Окей.
Мы задумались.
— И всё-таки маловато, — нарушил тишину я.
— Ну, можно за пятьдесят.
— Маловато.
— Двести.
— Мало.
— Лимон!
Миллион был серьёзной суммой. Я не представлял себе, что такое миллион, но подозревал, что очень много. Перед глазами поплыли роскошные женщины, автомобили, яхты…
— А что такое лимон. Дом на Рублёвке и какая-нибудь шалава капризная. Ну, может две шалавы. А дальше что?
— Как что? — удивился Юкка. — Живёшь себе и ничего не делаешь.
— Но душа-то ведь штука серьёзная. Её назад не получишь, а лимон быстро кончится. Жизнь, воры, налоговая. Спросят: откуда взял? Ты что им скажешь? Ребята, я душу продал. Такие сделки, мол, налогом не облагаются.
— С налоговой можно договориться.
— Всё равно мало! Да пускай даже два лимона или десять. Души-то нет! Люди низко себя ценят, а потом оказывается, что все души в мире были проданы по дешёвке.
— А сколько не дёшево, по-твоему?
— Нисколько. Всё мало.
Юкка замолчал.
— Ты не обиделся, Юк?
— Нет, я просто думаю.
— О чём?
— Я думаю, что дьявол — это подчинённый Бога. Бог же его создал. Он, как министр, возглавляет один департамент, а Иисус — другой. Искушение и прощение. Причём, один без другого — ничто.
— Но дьявол же сбежал от Бога.
— Разве от Бога можно сбежать?
— Окей, получается, что продавая душу дьяволу, на самом деле продаешь её Богу?
— Конечно. Добро и зло — одно и то же. Спор о добре и зле напоминает ситуацию, когда стоишь под душем и споришь сам с собой, что мыть, руки или ноги.
— Ты, я вижу, стал философом, — сказал я с улыбкой.
