что и Женька с Борей так уж торчали от гашиша. Просто Боря всеми силами избавлялся от образа маменькиного сынка, а для Женьки важен был стиль. Вскоре мы все пришли к выводу, что гашиш даёт не то опьянение, и вернулись к клюковке, не отказываясь, впрочем, и от гашиша. Через пару месяцев мы стали культурнее и вспомнили о дедушкиных рюмочках; не спеша разливали в них клюковку, выпивали по одной, выкуривали плюшку, запивали клюковкой из горлышка и, расслабленные, отправлялись внимать прекрасному. К сожалению, зачастую на концерт мы не попадали, а, поплутав под сводами старинных коридоров, выкатывались на улицу, где рассматривали студенток с большими музыкальными футлярами. Иногда удавалось подцепить каких-нибудь разбитных девчонок. На Женьку, высокого красавчика, клевали сразу, дальше подключался я, считавшийся специалистом по анекдотам, в конце вступал Боря, полноватый увалень, отвечающий за интеллектуальную сторону кадрёжа. Знала бы Борина мама, Инна Семёновна, как её сынок проводит время в консерватории, она бы тотчас прекратила эти культурные мероприятия. Но Инна Семёновна ни о чём не подозревала.
Впрочем, исключения случались. Однажды, употребив по очереди оба зелья, мы таки угодили в зал. Там стояла тишина, которая бывает в те единственные мгновения, когда дама, объявляющая произведение, уже сошла со сцены, а музыканты ещё не заиграли. Мы ступили на ковровую дорожку центрального прохода. Места у нас, разумеется, были в первом ряду.
Неожиданно мне показалось, что в столь возвышенной обстановке необходимо срочно освежить дыхание. Я хлопнул себя по карманам. В правом выпирала заветная коробочка. В то время я был помешан на мятных драже «Тик-так». Остались ли в коробочке заветные драже, я не знал. Хоть коробочка и была прозрачной, глаза в тот момент показались мне не самым надёжным инструментом, я предпочёл уши. Подняв к уху сжатую двумя пальцами коробочку, я тряхнул её что есть силы. Зал наполнился сухим перестуком. Звук достиг самых пыльных уголков благодаря замечательной акустике и гробовой тишине. Для верности я встряхнул ещё раз, затем отколупал крышечку и высыпал несколько драже в рот.
Скептики могут усомниться в том, что стук мятных драже о стенки коробочки разнёсся на весь зал. Но в тот момент у меня «включились» глаза, я увидел зрителей: и тех, что сидят по обеим сторонам прохода, и тех, что сидят у стен. Все они повернули головы в нашу сторону. Пожилые дамы с завивкой, в очках- хамелеонах, лысые джентльмены в серых парах, юные интеллектуалы с нежной порослью над верхней губой. Кое-кто даже свесился с балкона. Я ощутил себя президентом довольно странной нации, идущим на сцену во время инаугурации, в сопровождении двух верных министров. Не хватало только аплодисментов…
– А меня обокрали… – прервал мои воспоминания Борин тоскливый голос.
– Что-то серьёзное унесли?
Посмотрев по сторонам туманным взглядом, Боря продолжил:
– Я себе рубашку купил… – и опять смолк.
Мы, не спеша, шли вдоль пруда. Я смотрел на друга вопросительным взглядом.
– …отличная рубашка была, голубая, из тонкого шёлка… – Снова молчание.
Я представил себе его, невысокого полненького паренька в голубой шёлковой рубашке, и невольно улыбнулся.
– У тебя что, рубашку спёрли? А я-то решил, что квартиру обчистили! Ну, слава богу!
Тут Боря снова меня огорошил:
– Я с парнем познакомился…
Я разинул рот. Если бы не темень, было бы неприлично. Раньше в гомосексуализме Боря замечен не был. Застенчив с девчонками да, но… Что ж, людям свойственно меняться.
– На концерте в «Китайском лётчике» подваливает ко мне парень… – Боря посмотрел на меня большими грустными глазами и снова умолк.
– Ну?
– …парень в кепке…
Образ похитителя голубых рубашек в кепке, соблазняющего министерско-академических внуков, уже было сформировался в моём воображении, но Боря продолжил:
– …я к тому моменту пьяный был… сильно… Ну, и пригласил этого… в кепке… к себе. Дальше бухать, значит.
Гомосексуализм отменялся. Просто Боря всё тот же, тащит в квартиру с латунной табличкой, портретом деда и лакированными комодами кого попало.
– Приходим, значит… и тут я вырубился… – Боря замолчал и весь как-то сник. Я же, наоборот, оживился. Разговор, наконец, стал интересным.
– Дальше-то что было? – стал я подгонять рассказ.
– Проснулся я оттого, что мать кричит: «Воры! Воры!» Оказалось, этот, в кепке, схватил мою рубашку и смылся. Воришка… – Последнее слово было произнесено с оттенком нежности.
Мы медленно шли дальше. Навстречу попадались хозяева больших злых собак, по обыкновению выгуливающие своих любимцев очень поздно, когда женщины с болонками и микроскопическими терьерами уже видят десятый сон.
– Как Инна Семёновна поживает? – спросил я Борю про его матушку.
– Экстрасенсами разными увлекается, на сеансы ходит и меня с собой таскает. Говорит, скоро будет смещение полюсов, типа конец света, и надо карму чистить, пока не поздно… а твои как?
– Отец дома сидит, мать ещё работает…
Повисла пауза.
– А помнишь, как Женька из больницы вернулся?.. – вспомнил Боря.
Нам стукнуло по девятнадцать, террористы были побеждены на всей территории Чечни, а Женька вернулся после второго лечебного курса в наркодиспансере. Мы бухали на районе, а потом пришли во двор к старой карусели – деревянному кругу на железной трубе, вкопанной в землю. Женька подошёл к одному из кустиков можжевельника, росших вокруг.
– Я Господь! – заявил Женька и поджег кустик. Смолянистое растеньице вспыхнуло, как факел. Через несколько секунд от него остался тонкий, обугленный скелетик.
– Что-нибудь видно? – спросил Женька у меня и Бори.
– Кустик жалко, – промямлил Боря.
– Видение было?
– Видения не от пива бывают, сам знаешь, – буркнул я.
– Дуболомы! Вы чё, Библию не читали?! Бог поджёг куст, и Моисей понял, что ему надо уводить евреев из Египта!
– Про евреев это к моей маме, – произнёс Боря, осторожно слез на землю и толкнул карусель. Диск медленно, со скрипом закружился. Боря взгромоздился обратно. Родной двор, можжевельники и весь мир начали вертеться вокруг нас.
Женька подошёл ко второму кустику, чиркнул зажигалкой.
– Второй раз показываю! Смотрите внимательно!
Карусель сделала оборот, огонь прошелестел оранжевыми лепестками по хвое, куст превратился в пепел.
– Ну как, видно что-нибудь?
– Ничё не видно, – пожаловались мы. Обороты стали замедляться, я соскочил и разогнал диск снова.
– Это оттого, что вы крутитесь. Если бы Моисей крутился на карусели, когда Бог послал ему откровение, он бы тоже ни хрена не понял! Последний раз показываю! – Женька запалил третий кустик, карусель вертелась так быстро, что огонь, Женька и всё вокруг слилось в одну размытую полосу.
– Видели откровение?! – Женькин крик вывел меня из приятной расслабленности.
– Женька, оставь кусты в покое! Их недавно посадили, они красивые… – попросил я.
– Что-то мне хреново, голова закружилась, – пожаловался Боря, внутри у него забурчало.
Боря слез с карусели и заплетающимися ногами пошёл прочь. Сделав шага три-четыре, он, икая, согнулся рядом с одним из сожженных кустиков.
Я снова раскрутил карусель. Женька разозлился:
– Мудаки! Не видят ни хрена! Я им откровение, как в Библии, а они не видят!
