— Что же, просто так?
— Я бы чего только ни сделала, лишь бы вы отпустили его. — На ее глазах заблистали слезы.
Любава зашаталась. Еще миг, и упадет она в обморок, прямо к ногам всесильного регента! Она опустила лицо в ладони. Вся ее фигура выражала полное отчаяние и какую-то трогательную покорность перед судьбой.
— Мне больше некого просить, некого умолять… Не губите его, ваша светлость, — прошептала девушка. — Я не вынесу этого…
— Не плачь. — Бирон махнул рукой. — Сядь.
Любава подчинилась. Она с трудом опустилась в кресло и попыталась подавить слезы, потому что боялась вызвать этим новое неудовольствие регента. Бирон тем временем пристально смотрел на нее. Любава чувствовал этот взгляд, но сама на него глаз не поднимала — боялась.
— Посмотри на меня, — приказал он.
Девушка вздохнула и, взяв себя в руки, подняла глаза на герцога.
— Плачешь? Не плачь… — Казалось, регент задумался. — Я, пожалуй, и отпущу Боратынского, — тихо прибавил он, — но…
— Но что? — поспешно переспросила Любава, в которой надежда запылала с новой силой.
Вот! Права была тетушка! Добр герцог, великодушен!
— Но это очень сложно сделать, — медленно сказал регент.
Как изменчиво было ее лицо, как податливо чувствам! Вот только что оно было таким горестным, но вдруг в единый миг запылало надеждой и счастьем… Герцог смотрел на девушку и молча дивился: и ей, и своим собственным чувствам. Эта откровенность, эта сущая невинность перед ним надеялась на то, что он будет добр без рассуждений и снизойдет к ее просьбе. Но он уже давно недобр и никогда ничего не делает без собственной выгоды. Ах, как она нравится ему! Бывал ли он влюблен в своей жизни? Что ж, бывал… Но давно с ним не было такого, как нынче. Он готов был даже выпустить этого заговорщика, хотя мог бы и обмануть ее. Да, он выпустит этого Ивана. С насмешкой герцог произнес про себя это имя — «Иван». Да, выпустит! И покажет ей на что способна его собственная власть. Выпустить опасного заговорщика — и не бояться последствий. Потому что и на воле все они — под его рукою. А взамен, конечно, он будет разуметь собственную выгоду. Эта девочка достанется ему. Что бы ни говорили! Императрицы уже нет, и он теперь полновластный хозяин. Его семья? Не его печаль! Но вот согласится ли она? Только что твердила, что на все согласна, да полно! Знает ли она, что это такое — все? Что разумел девичий полудетский ум под сим словом — «все»? То ли, что думалось ему, или что иное?..
Регент наклонился вперед, к девушке, и сказал:
— Я видел тебя в доме графини.
— Но когда? — изумилась Любава.
— Не важно. Она показывала мне тебя.
— Показывала?
«Да как же можно — показывала? Как же я не видела, что на меня смотрят? — девушка покраснела. — Стыдно-то как…»
— Что же ты краснеешь? Пришла сюда и краснеешь? Не всякая отважится на то, чтобы прийти сюда, ко мне, — герцог говорил нарочито медленно и веско. — Говоришь, что на все согласна для своего Ивана, — как бы примериваясь к этой мысли и сомневаясь прибавил он.
— Да, — простодушно ответила она.
— Я скажу тебе, что надобно. Ты останешься здесь, у меня.
— Что? Зачем? — удивилась Любава столь странной просьбе.
— Я видел тебя. И с той поры забыть не могу. Ты любишь Ивана, а я… — тут регент как-то странно хмыкнул, — я люблю тебя.
— Как это? — Она не знала, что и думать.
— Очень просто. Как ты любишь его, так я люблю тебя, — терпеливо повторил герцог. — Ты говорила, что на все согласна…
Он помолчал. Потом продолжил:
— Дело сложное. Так просто его не окончить, все силы и средства пущены в ход. Доносчики, следователи, палач…
— Палач… — повторила девушка.
— Свидетели, прочие… О Боратынском знают все, о его деле знают все. Так просто его не прекратить. Но я могу это сделать своею волею. — Регент не сводил с Любавы глаз. — Будет ли он в застенке или на воле — мне все равно. И там и там равно он в моей власти, под моим оком. Но ему разница есть. Там он страдает, и страдает смертно. Ему грозит гибель. Ты можешь спасти его очень просто.
Любава зашаталась. Герцогу показалось, что сейчас она все же упадет на пол к его ногам. Он этого не хотел. Бирон поднялся и подошел к девушке. Положил тяжелую руку ей на плечо:
— Не бойся.
Она вся будто сжалась под сей дланью, но скинуть ее не осмелилась.
— Решайся, — регент прибавил это совсем равнодушно, будто ему было все равно.
— Но этого не может быть, — вдруг заговорила Любава. — Вы не любите меня! Вы так… — Она осеклась.
— Ну что же? — спросил он.
— Вы так холодны, так равнодушны! Я не понимаю, для чего я вам нужна!
— Равнодушен? — задумчиво повторил герцог. — Так вот что тебя смущает? — прибавил он, неожиданно удивившись. — Что за странные создания женщины… Стало быть, будь я пылок ты бы мне не отказала?
— Нет, нет! Я не то хотела сказать! — Девушка покраснела оттого, что слова ее были так неверно перетолкованы. — Я хотела сказать, что я не нужна вам. — Она подняла на него глаза. — Вот и все…
Герцог смотрел на ее алые щеки и внутренне улыбался:
— Что ни говори, а все же выходит бессмыслица. Стало быть, будь ты уверена в том, что я влюблен, то…
— Ах нет! — В отчаянии, что она не может высказать прямо, что у нее на душе, Любава замолчала.
— Так слушай, — тихо произнес регент, склонившись к самому ее уху. — Я уж сказал, что влюблен, повторять более не стану. Нужна ты мне или нет — не тебе судить. Я говорю тебе: останешься у меня, здесь, в этом доме, — я отпущу Боратынского, верь мне. У тебя здесь будет все… Ты не бойся, я не обижу тебя… Молчишь?
Любава как окаменела. Рука регента на ее плече была все так же тяжела и даже еще тяжелее против прежнего. Вдруг пальцами он стиснул ее плоть и повторил:
— Ну что молчишь?
Герцог ослабил хватку и увидел, как бледные вмятины от его пальцев налились кровью и красные пятна запылали на нежной коже. Девушка пошатнулась и будто привалилась к нему в полубеспамятстве.
— Нежная, пугливая… — пробормотал он, взяв ее руку в свою ладонь и прикоснувшись к ней губами.
Он бы прильнул и к ее шейке, и к бледной щечке, и к губам… Но пока не желал. Не желал, пока не скажет она ему «да». А если скажет «нет», то прогонит он ее прочь с глаз своих и никогда более не посмотрит на нее, не внемлет ни единой мольбе, — он силен, любую страсть пересилит, — а этого ее Боратынского велит запытать до смерти.
Почувствовала ли она его, поняла ли мысли его?
— Да, — тихо сказала она, качнув головою. — Да…
— Славно, — удовлетворенно произнес он, поднявшись. — Ступай теперь. Дворецкий укажет тебе куда.
Регент, как и прежде, был холоден и расчетлив.
«Не может быть. Этого не может быть! — Любава подняла на него глаза. — Как он говорил, что любит? Как мог он так говорить, разве он чувствует что-нибудь?»
